Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии - [43]
Более простые обряды, плачи и песнопения, на которых мы сейчас остановимся несколько дольше, носят не настолько публичный и социальный характер. Однако все же им не хватает индивидуальности в выражении чувства, которое испытывают сугубо индивидуально. Вопрос об их спонтанности уже настолько давно решен наблюдателями, что это даже стало почти этнографическим клише[396]. Они неистощимы в рассказах о том, как посреди обычных занятий, банальных разговоров вдруг в точно установленные часы или дни или в строго определенных обстоятельствах группа, особенно состоящая из женщин, начинает выть, кричать, петь, поносить врага и злого духа, заклинать душу умершего. И затем, после этого взрыва тоски и гнева, все селение, кроме, может быть, нескольких специально назначенных носителей траура, возвращается к обычному ходу своей жизни.
Прежде всего эти плачи и песнопения исполняются в группе. Как правило, их издают не индивиды каждый сам по себе, а селение. Можно привести бесчисленное множество таких фактов. Возьмем один из них, получивший распространение вследствие самой своей регулярности. «Крик за умершего» — очень распространенный обычай на юго-востоке Квинсленда. Он длится так же долго, как и время между первыми и вторыми похоронами*. Ему отведены точные часы и периоды. В течение примерно десяти минут на восходе и закате солнца любое селение, в котором есть покойник, плакало, завывало и причитало[397][398]. В этих племенах при встрече различных поселений существовало даже настоящее соревнование в плачах и слезах, которое могло охватывать значительные массы людей во время больших собраний, сбора орехов (буньа) или инициаций11.
Но точно определяются не только время и условия коллективного выражения чувств, но также и те действующие лица, которые их выражают. Последние завывают и кричат не только, чтобы передать свой страх, гнев или печаль, но и потому, что они уполномочены, обязаны это делать. Характерно, что это никоим образом не связано с фактическим родством, в нашем понимании очень близким, например отца и сына;
демонстрация траура управляется юридическим родством. Если родство устанавливается по материнской линии, отец или сын не участвуют активно в траурном обряде один в отношении другого. У нас есть даже любопытное доказательство этого факта: у варрамунга, племени, расположенного в центре, с наследованием преимущественно по мужской линии, материнская семья восстанавливается специально для погребального ритуала[399]. Другой примечательный факт состоит в том, что часто даже обычные кровные родственники, простые союзники, нередко в связи с заурядными обменами посланниками или в связи с получением наследства обязаны больше всех демонстрировать печаль[400].
Окончательно доказывает чисто обязательную природу выражения печали, гнева и страха то, что оно даже не присуще всем родственникам. Плачут, завывают и поют не только определенные индивиды, но индивиды и юридически, и фактически принадлежащие исключительно к одному полу. В противоположность религиозным культам stricto sensu [в узком смысле], сохраняемым в Австралии за мужчинами, погребальные обряды там почти полностью выпадают на долю женщин[401].
Все авторы единодушны в этом вопросе, и факт засвидетельствован на всей территории Австралии. Нет смысла приводить бесчисленные ссылки на превосходно описанный и засвидетельствованный факт[402]. Но даже среди женщин не все действительно связаны с умершим, будучи дочерьми, сестрами по мужской линии и т. д.; эту роль в буквальном смысле слова играют женщины, определяемые некоторыми правовыми отношениями[403]. Нам известно, что это обычно матери[404] (не надо забывать, что здесь мы имеем дело с групповым родством), сестры[405] и особенно вдова покойного[406]. Большую часть времени эти плачи, крики и песнопения сопровождаются умерщвлением плоти, часто весьма жестоким, которому эти женщины (одна или несколько) подвергают себя как раз для того, чтобы поддерживать боль и крики[407].
Женщины не просто вопят и поют, они должны исполнить определенное количество воплей. Таплин сообщает, что у нарриньери
существовало «условленное количество плачей и криков»[408]. Отметим, что конвенциональность и регулярность отнюдь не исключают искренности, которой ничуть не меньше, чем в наших собственных погребальных обычаях. Все это носит характер социальный, обязательный и в то же время отличается естественностью и необузданностью; стремление к боли и ее выражение идут рука об руку. Сейчас мы увидим почему.
Другое обоснование социальной природы этих криков и чувств может быть извлечено из исследования их природы и содержания.
Прежде всего, как бы невнятны ни были крики и завывания, они всегда в какой-то степени музыкальны, чаще всего ритмизованы, поются женщинами в унисон
