Обрывистые берега - [52]

— Да, молодежь нынче пошла не та, что довоенная. Все стараются надармачка прокатиться, за чужой счет, — разглаживая усы, веско сказал Семен Данилович.

— Скажу вам как врач, дорогой Семен Данилович, поколение современной молодежи у нас перекормлено, заласкано, отучено трудиться. Я так беспокоюсь за своего Валерку. Очень хочу, чтоб из него настоящий человек вырос.

— За Валерку своего вы не бойтесь. Из Валерки вырастет человек. Вы лучше хорошенько приглядитесь к своему муженьку. Как бы он не оставил вас с носом. — Дворник строго посмотрел на Веронику Павловну, как бы взвешивая: бить или не бить, если уж замахнулся.

Рука Вероники Павловны, в которой она держала чашку, так и повисла в воздухе не донесенной до рта. В глазах ее заметался испуг.

— Не понимаю вас, Семен Данилович… Вы о ком? Об Альберте Валентиновиче?

— Да, о нем… О вашем, как вы его называете, Алике.

— А что он? Вы что-нибудь осудительное можете сказать о нем?

— Бросит он вас. Чует мое сердце — бросит. — Молчание, повисшее над столом, было долгое, тягостное. — Не хотел я говорить вам об этом, но жалко мне вас. — Семен Данилович помолчал, словно прикидывая, говорить дальше или… — Зря вы прогнали Петра Дмитриевича. Душевный человек. А к Валерке-то как откосился. Бывало, вы на работе, а он его часами на горке ледяной катает. Гляжу я на них и любуюсь. Хоть и не родной он ему, а лучше родного отца заботился о мальчишке.

Вероника Павловна, для которой воспоминание о ее муже, Петре Дмитриевиче, всегда было тягостным и обдающим душу какой-то жалобной мглой, и на этот раз почувствовала свою хотя и давнюю, но не заглушенную годами вину. И всякий раз, когда при воспоминании о нем ее начинала мучить совесть за то, что она так резко отторгла от себя преданного ей человека, в сознании ее как бы сам собой образовывался спасительный островок оправдания: "Он пил…"

Словно заранее ожидавшая этого упрека, Вероника Павловна поставила на стол чашку и не столько дворнику, сколько себе сказала:

— Ведь он так пил, Семен Данилович! Я так с ним измучилась.

— Полечить бы надо было человека. Полечить… Уж кому-кому, а вам-то, доктору, это дело доступно было. — Дворник, насупив брови, сердито кашлянул в кулак. — А вы — врач. Смогли бы ему и помочь, если б не перебежал вам и Петру Дмитриевичу дорогу этот одесский ферт. Ведь на него работаете. Трудитесь на двух ставках, а поглядите на себя: шубенка, что справили лет десять назад, и сейчас из нее не вылазите, вся в залысинах, а ваш Алик ходит будто только что сошел с витрины ГУМа. Да и Валерка заброшен.

Вероника Павловна хотела что-то сказать в оправдание, но, видя, что дворнику не нужны ни ее объяснения, ни оправдания, осеклась на полуслове. А Семен Данилович продолжал:

— Встретил я недавно Петра Дмитриевича, в прошлую субботу это было, под вечер. Постарел, опустился… Работает на старом месте инженером. Живет один. Говорит, что пьет меньше. Я хоть и не совсем поверил, но сделал вид, что поверил. Посидели мы с ним часок в кафе. Немного причастились. — Дворник тоскливо посмотрел в глаза Веронике Павловне. — Как он хорошо говорил о вас!.. Тоскует и сейчас. Все себя винил. А когда заговорили о Валерке — заплакал. По чести признаться, глядя на его слезы, я тогда плохо подумал о вас. Нехорошо вы поступили с ним. Променяли сокола на змееныша.

— Почему змееныша? — робко спросила Вероника Павловна, сердцем чувствуя, что зря этот старый и честный человек не будет оговаривать и хулить другого человека.

— А как же его назовешь? Вижу, вы с него пушинки сдуваете, каждый раз. когда он уходит, вы ему из окна ручкой машете, воздушные поцелуи шлете, а он… — И снова в прицеливающемся взгляде дворника затрепетала, как в силках, мысль: "Бить или не бить, если уж замахнулся?.." Семен Данилович понял, что в своем откровении зашел так далеко, что отступать уже было нельзя. Да и нечестно: растравил душу человека — и, недоговорив правды, нырнул в кусты.

— Что он? — Лицо Вероники Павловны посуровело, глаза сузились.

— Другая у него есть. Помоложе вас лет на пятнадцать и на своей машине раскатывает. Сколько раз я ее ни видел — всегда в новых нарядах, видать, с достатком. А раз она вышла из машины у комиссионного магазина в костюме, какие продают только на чеки да на доллары.

С каждым словом дворника лицо Вероники Павловны становилось беспомощнее, легкий румянец, как накатистой волной, был смыт с ее щек, и их обдала серая бледность, отчетливее обозначившая пучки мелких морщинок у глаз.

— Вы не ошиблись, Семен Данилович? Говорите — молодая, модница?.. С машиной?.. А какая машина, какого цвета?

— На машине я ее видел всего два раза, и оба раза это была "Волга" темно-вишневого цвета.

— Она брюнетка или блондинка? — Теперь уже в Веронике Павловне говорила не столько жена, сколько, главным образом, женщина, которой изменяет любимый человек. Ее бил внутренний озноб.

— Блондинка… Рыжеватенькая такая. Сама по себе высокая, статная. Одним словом, твоему Алику подходящая пара. Оба со стороны глядятся как на картинке. Таких фотографируют в заграничных журналах. Моя внучка выписывает такой журнал.