Обрывистой тропой - [2]

«Не отпускает даже в логове…»

Не отпускает даже в логове.

Измаяла.

Недужится тревогою

Душа — больная лань.

Жизнь мою кнутом подхлестывает,

Жизнь непрочную, берестовую…

Или один на острой мысли сталь иди —

— Не выдержишь — погонит на люди.

Так день за днем протискиваюсь туго.

Ползком да помаленьку.

С ступеньки на ступеньку.

— Не отстает подруга.

Ластится, как девица,

По сердцу расстелется

И ну нашептывать:

Напрасны хлопоты твои,

Никуда уж без меня,

Никогда уж не унять.

Станешь милую обнимать,

Опостылит вдруг.

Проберусь и на кровать, —

— Не меняй подруг.

А откуда я, почему с тобой —

— Не дознаешься, не выпытывай.

Коль захочешь, мой родной,

Поведу тебя я в бой —

Забубенную сложить под копытами.

И на виселицу — вместе до помоста,

Как верная жена, хоть без венца.

Не развяжешься со мною, милый, просто,

— Ты и в смерти не найдешь конца.

Август 1923

«С недавних пор мне чудится всё чаще…»

С недавних пор мне чудится всё чаще:

В обыкновенный трезвый день

Над городом чужим, как шмель гудящим,

Тревожная встает вдруг тень.

— То над людской беспечной кучей

Уже неотвратимый случай

Заносит властные крыла.

И, бросив исподлобья взгляд колючий

На ваше сытое благополучье,

На ваши вздорные дела, —

Не понимаю, как — слепые совы —

Подъятого не видите бича;

Непрочные над ним застонут кровы,

И будете вы биться и кричать.

И будет час. И ночи будут лунны,

Когда неведомые хлынут гунны

Неистовой голодною ордой.

Не преградить их буйного прилива.

И сметенным селам, тучным нивам,

Пройдя прожорливою саранчой,

Оставят за собой лишь пепелища.

Огню, мечу довольно будет пищи.

Развеют и сожгут столетний потный труд

И в петле огненной ваш город захлестнут.

Ворвутся в улицы, в дома и храмы ринут.

— О, как заплатите за сытость и покой!

Забыв свой жалкий скарб и пышные перины,

Вы стадом броситесь по гулкой мостовой.

В размах пойдет раскачка с городского рынка,

Накатится горой под крик и хриплый вой

Всеевропейская последняя Ходынка.

Сентябрь 1923

«По мокрой, каменной панели…»

По мокрой, каменной панели,

В столичном, тягостном угаре

Тоскливо, медленно, без цели

Бредут задумчивые пары…

И звон разбитого стакана,

Рояля горестные звуки

Летят из окон ресторана

Во мглу тоски, печали, скуки…

А жить без цели, без охоты,

Когда тоска и скорбь так часты;

Не проще ль сразу кончить счеты,

Нырнув туда, под своды моста…

Октябрь 1923, Прага

Эпизод

За каждый куст, канаву — бой.

Уж много дней —

Одно лишь — бей!

Рвутся вперебой

Под пулеметный град,

Маршрут прямой:

— Петроград.

Станции с грудами

Вывороченных шпал,

Впереди и вокруг дымит

Огненный карнавал.

Усталый, грязный, давно не бритый,

Мимо горящих сел,

По дорогам, взрывами взрытым,

Он батарею вел.

Бинокль — в левой, в правой — стэк,

И прочная в межбровьи складка

Сверлит из-под тяжелых век,

Как у борзой взгляд перед хваткой.

Без двухверстки места знакомы,

Все звериные лазы в лесу,

Всё быстрей к недалекому дому

Крылья прошлого сердце несут.

За шрапнельным дымком к колокольне,

Не забывшей простой его свадьбы,

А оттуда тропой богомольной

К затерявшейся в кленах усадьбе.

Взяли мост.

И опять — приказ прост:

Первый взвод,

Шагом марш — вперед.

Где за горкой — лощина, —

Мать когда-то встречала сына,

А теперь, как злой пес, — пулемет.

Знать, родной растревожили улей,

Если острыми пчелами — пули.

Стой! С передков! — Давно готово.

Иль позабыл привычное он слово?

Переломились брови криво —

На карту всё, — мое не тронь? —

И, как всегда неторопливо:

Прямой наводкою… Огонь!

Октябрь 1923

Паровоз

Из темноты глаза огромной кошки —

Твоих два глаза, паровоз.

Такой же, как и ты, тот враг сторожкий

Всю радость у меня увез.

Умчался в непогоду, в тьму,

Сверля огнями вечер мглистый.

И мне тупое слово «муж»

Впервые стало ненавистным.

Вы зябко кутались в углу,

Смотрели в глубь себя во мглу,

И по вагонному стеклу

Чертили думы тот же круг.

Так трудно думалось о двух…

Когда недолгую мою зарю

Завесит времени седая грива,

Свой скорый буду ждать и Вас не укорю.

Как и тогда, я усмехнусь лишь криво

Подмигивающему фонарю.

Ноябрь 1923

«Он никогда не будет позабыт…»

Он никогда не будет позабыт,

Гул оглушительных копыт.

Взбесившихся коней степные табуны

Куда-то пронеслись неукротимо злы

И оборвались со скалы…

Душа — убогий ветеран, на шраме — шрам,

Ждет оправданья тем годам

Неслыханного головокруженья —

Освобождающего нет креста.

И простота вокруг и пустота.

Декабрь 1923

Эпиграмма

По левому берегу скучной толпой

Идем мы, рыдаем и стонем.

Россия лишь в «Воле России» одной,

Ее редактирует Слоним.

<1923>

Музыка

М. Цветаевой

Когда на симфоническом концерте

Вдруг —

Паузами сердца стук,

И по спирали, в высоту

К последнему, еще — и к смерти

Срывается ракетою душа,

Когда в ушах

Тяжелая, из бархата, струя

Виолончелей плещет,

А захолонувшая, легкая моя

На страшной вышине трепещет,

Когда оркестр дышит грузно, не спеша,

Как талая земля вздыхает ночью, —

Боюсь: мгновенная всё перережет медь,

И потолок — на клочья,

И будет некуда душе лететь.

Я так боюсь, что вспыхнет слишком ярко

Свет, ослепляющий до дна,

И Божьего огромного подарка

Не выдержит она.

«О, справедливей бешеная плеть…»

О, справедливей бешеная плеть

И ласковее пламень адских горнов

Прошелестевшего в письме покорном:

«Меня Вы не хотите пожалеть…»

Все громы труб архистратигов,

Смерть пробуждающая медь.