Обрусители: Из общественной жизни Западного края, в двух частях - [48]

— Она нездорова, — сказала Мина Абрамовна, с видом напускного сожаления.

— Разве что-нибудь внезапное, — возразила судейша, — потому, что я ее сегодня видела на почте…

— Да?.. — протянула хозяйка и переглянулась с мужем.

Петр Иванович внутренне бесился. Выйдя в другую комнату, он прогнал детей спать и мысленно обозвал «козой» француженку, задавшую ему какой то неловкий вопрос. Когда часовая стрелка остановилась на 11 без четверти, супруги переглянулись еще раз, понимая, что ждать больше некого.

— Господа! — провозгласил, с улыбкой именинник, — не приняться ли нам за дело? — И он показал на карточные столы.

Гостей разместили.

Все напряженное оживление сошло с напудренного лица «пани маршалковой», губы сжались, вместо улыбки выходила жалкая гримаса, и вся она, словно полиняла, как линяет от дождя и солнца дешевая материя. Стоило ли затевать майонез из рябчиков для исправника, который бы удовольствовался жареным гусем, для безмолвных супругов Буш — всегда пребывающих на диете, и для Шнабса с Гвоздикой? A членов из опеки можно было и просто покормить пирогом. Настроение хозяев сообщилось гостям: еще за карточным столом у мужчин все шло, как следует — они были за делом, но между дамами разговор решительно не взялся, Наконец, их усадили за карты; на руках хозяйки осталась только содержательница пансиона Квасовская, забывшая географию настолько, что лишь, по милости герцеговинскаго восстания, узнала, где Балканский полуостров, докторша Пшепрашинская и попадья; эти дамы объявили, что они «в деньги не играют» и образовали отдельный кружек, у стола, на диване. Вечер тянулся медленно и скучно, и только оживился, когда, в соседней комнате, к звону тарелок присоединился приятный и увлекательный звон рюмок.

Шнабс уже давно беспокойно двигался па стуле: в карты он играть не любил, потому что не любил проигрывать, a всякие разговоры на званном вечере считал пустяками. Он уже несколько раз порывался в соседнюю комнату; но каждый раз, как он брался за ручку двери, кто-то придерживал ее изнутри, и он опять уныло садился. Наконец, проскользнув, он уже был не в силах противиться искушению и, подсев к графину с водкой, с намерением освежиться, опорожнил его до дна. Когда Мина Абрамовна, по знаку мужа, пригласила посетителей закусить, и засидевшиеся гости проворно поднялись, с удовольствием расправляя свои онемевшие члены; когда Кузьма, войдя окончательно в роль метрдотеля, распахнув обе половинки дверей с такой яростью, что притиснутый к стене стул затрещал, a нервный Петр Иванович вздрогнул и поморщился, — тогда взорам публики представилась следующая картина: облокотившись на стол перед графином с водкой, сидел, поникнув головой, с блуждающей улыбкой на лице, посредник Шнабс. При виде пустого графина «пани», слегка вскрикнула и обратилась к мужу; поймав через головы гостей её отчаянный взгляд, Петр Иванович взглянул на стол, и все ему стадо понятно; протолкавшись вперед, он схватил графин, кого-то толкнул, извинимся, внутренне выругался и исчез в отворенную дверь. Когда он появился вновь, пропустив вперед Кузьму с высокоподнятым в руках блюдом, с которого свесился хвост какой-то большой рыбы — гости вздохнули свободнее. — Погоди ты у меня, негодяй! — мысленно говорил «пан маршалок», косясь на Шнабса, который безмятежно смотрел в пространство, словно недоумевая, где находится. — Погоди я тебя угощу, каналью. Пьян, шельма, как сапожник!., ведь говорил этому болвану Луке, чтобы не пускал… — Иван Андреич! — произнес он громко, обращаясь к Шнабсу, и желая вывести его из непривычного состояния полудремоты, — не угодно ли-с? — показал он рукой на установленный стол.

— He хотите ли сыру? — прибавила «пани», поправляя свои распустившиеся локоны.

Он поднял на нее свои пьяные, слегка подсмеивающиеся глаза и с лукавой усмешкой произнес: — сыру? мерси, тетенька, я уж закусил! Порадуйте ручку. — И он к ней потянулся.

Эффект этого глупого фарса превзошел ожидания даже самого Шнабса: Мина Абрамовна вспыхнула, потом побледнела, гости, улыбаясь, смотрели в тарелки, Петр Иванович привскочив, словно его укололи, a Гвоздика, потрепав Шнабса по плечу, весело проговорил: — Э, брат, да ты никак больше выпил, нежели закусил?

В 3-м часу утра гости стали расходиться. Хозяин каждого провожал до дверей и каждому с чувством жал руку.

— Ну, отличился! — говорил Шнабсу Гвоздика, возвращаясь с ним домой.

— Что же, я ничего… меня звали на именины — ну, и угощай… A тo, назовут гостей, да нарежут квадратиками сыру и икры… где это теперь видано? Водки всего один графин…

— Ну, это ты врешь! — строго остановил его Гвоздика, любивший иногда сказать правду, — всего было вдоволь.

— Положим, это я соврал, — беспрекословно согласился Шнабс. — A ведь старшина-то его, Михаил Иванович, поддели — вдруг заговорил он весело. — Поддел, Михаил Иванович…

— Ты почему знаешь? — живо обернулся к нему Гвоздика.

— Да уж знаю, на базаре писаря видел, так сказывал. Преподобный-то отче Петре полагал, что Михей ему расписку возвратит, a тот: «забыл, говорит, ваше благородие, не взыщите!» a участок-то к Кирхману перешел. Поди теперь, дожидайся.