Обрученные Венецией - [74]

– Нет, ваша милость, – сухо отрезал он, – Венеция не участвует в подобных сговорах. Нас устраивает Туринский договор, который мы заключили с Генуей еще в тысяча триста восемьдесят первом году.

Каролина почувствовала вину в том, что стремилась уличить Адриано в обмане. Она опустила голову и смолкла. Но сенатора задела подозрительность Каролины.

– Прошу прощения, синьорина… – голос Адриано зазвучал, словно гром с небес, хоть в нем и слышались попытки смягчить в себе гневные порывы. – Скажите, вы чувствуете себя здесь пленницей?

– Ну что вы, сенатор… Я, скорее, пленница обстоятельств, но не ваших владений. Простите, если посмела обидеть вас…

– Обижаться – это удел женщин, – сенатор отошел к окну. – Все, чего я хотел больше всего на свете в отношении вас, – это спасти вам жизнь, заверяю вас. Не знаю, чем было вызвано это желание, но я не смог бы оставить вас умирать на побережье Генуи, будь я даже в одиночестве, без своего друга-флорентинца. Хотя я и понимал, что иду на неимоверный риск, спасая вам жизнь. Наши республики, хоть и формально являются союзниками, внутри себя таят прошлые обиды. В этом вы отчасти правы… Именно поэтому я попросил вас иметь в виду, что для всех венецианцев вы – уроженка Флоренции. Это облегчит и мою участь, и вашу. Обещаю, милейшая синьорина, я сделаю все, чтобы разузнать что-либо о ваших родных. Но поймите и еще один момент: если ваш отец жив и его обвиняют в политическом сговоре с крестьянами, вам лучше переждать эти времена у меня…

– Мне неловко обременять вас, сенатор, – тихо промолвила Каролина.

Его строгий тембр заставлял ее чувствовать себя зажатой в тесном углу. Это ощущение ей знакомо из общения с жестким отцом. Но когда Адриано обернулся, камень этого ужасного ощущения упал с ее плеч: на его лице сияла удивительная улыбка, и из уст послышался мягкий тембр:

– Синьорина, в моем доме уже давно не гостевала такая прекрасная дама, как вы. Невзирая на внешнюю радужность палаццо, его стены за последние годы помнят только ужасающую звенящую тишину и тени, бродящие по его коридорам.

– Отчего же тени? – изумилась Каролина. – Разве вы настолько мрачны?

Она продолжала сидеть в высоком кресле напротив него, сдерживая осанку. В этот самый момент Адриано заметил, как один золотистый локон выбился из собранной на макушке копны волос и, завиваясь, небрежно упал на невероятно изящный изгиб тонкой шеи. И его взгляд вновь не удержался от соблазна лицезреть ослепительную красоту ее облика – от макушки до скрытой под неглубоким вырезом груди, на которой сенатор предпочел остановиться.

Когда он вернул свой взор в ее прекрасные глаза, Каролина заметила в нем некоторое сожаление, а на устах – отчего-то горькую улыбку, что, несомненно, удивило ее.

– Порой здесь настолько тоскливо, – внезапно отвернувшись, промолвил он, – что я и сам ощущаю себя тенью, отчего и стараюсь избегать одиночества. Поэтому можете не сомневаться, что ваше присутствие в моем палаццо заставит меня бывать здесь чаще. А теперь, прошу простить, прелестнейшая синьорина, но мне крайне надобно проверить почту, которой за это время скопилось достаточно…

– Ах, да, сенатор. Прошу простить мне мою наглость. Я и впрямь порядком отвлекла вас. С вашего позволения…

Как только она покинула его кабинет, Адриано присел за стол и в отчаянии схватился за голову. В какой-то момент он ясно осознал: находясь в обществе синьорины, он чувствует себя не способным совладать с переполняющими его чувствами. И даже сейчас, когда ее облик исчез за толстой дубовой дверью, перед глазами сенатора всплывал гордый взгляд этой дивной особы, пытливый блеск в голубых глазах, стройный стан прекрасных линий ее тела. Мужское сердце отчаянно колотилось. Даже мгновенье в ее обществе казалось ему пыткой: он жаждал владеть ею. Причем владеть не только великолепным телом, но и прекрасной душой.

Подумать только – насколько ей удается сохранять сдержанность и такт во время общения! И как бы ей ни хотелось блеснуть умом, дама заметно ограждала себя от этого. При этой мысли Адриано заметил, что в Генуе, когда он и Паоло стали свидетелями ее ссоры с Маттео, она вела себя совершенно иначе. Неужто синьорина могла повзрослеть за столь короткий срок?

Адриано перевел дух и принялся задумчиво перебирать конверты, принесенные только что Бернардо. Но даже неотложность дел не сумела позволить сенатору совладать с чувствами. Еще, чего доброго, не хватало в обществе синьорины утратить свой беспомощный рассудок! Надобно научиться держать в руках это безумное сошествие, всецело охватившее его! И в его руках сделать это!

Оставшись наедине со своими мыслями, Каролина вновь почувствовала беспокойство. Нечто внутри нее не позволяло доверять сенатору всем сердцем, хотя ей отчаянно хотелось этого. Но с такой же отчаянностью она искала в его словах подвох.

Ее не покидала мысль, что он – венецианец, а отец зачастую нелестно отзывался о гражданах этой республики, обращая внимание на их недостойные поступки по отношению к генуэзцам. Несомненно, враги не в состоянии признать достоинства друг друга, поскольку их ослепляет ненависть. Вероятнее всего, что и она, Каролина, поддалась этим чувствам, всеми силами ожидая от сенатора Фоскарини раскрытия его «истинной» сущности. Вторя себе внушаемые ей с детства слова, она подсознательно отказывалась верить в искренность великодушия сенатора Фоскарини, и потому она полагала, что его действия скрывают в себе некую фальшь. Хотя, если рассудить здраво, то ее выводы приобретают черты абсурда: к чему сенатору обижать ее? Ведь он решился на довольно отчаянный шаг: тщательно скрывает ее истинное происхождение, дабы укрыть ее от злонамерений своих соотечественников. Хотя, быть может, он больше печется о своей шкуре?