Обрученные с Югом - [2]

Моя мать тоже была чарлстонкой, но в ее душе сочетались гармонии более суровые, чем в душе отца. Она была предана Богу и религиозна, а в городе имелось церковных шпилей достаточно, чтобы называть его Святым городом. Она была исключительно талантливым филологом, некогда написала критическую статью об исследовании Ричарда Эллмана, посвященном биографии Джеймса Джойса,[2] которую опубликовали в «Нью-Йоркском книжном обозрении». Сколько себя помню, мать возглавляла какую-нибудь из средних школ города, и наш дом напоминал приемную учреждения с мудрым руководителем. Своим ученикам она умела внушить нечто среднее между страхом и уважением, а для пользы дела это лучше всего. Ни в одной из вверенных доктору Линдси Кинг школ не было места безделью и шумным играм. Я знал ребят, которые боялись меня только потому, что я был ее сыном. Косметикой она не пользовалась. Из украшений у нее, если не считать обручального кольца, была только нитка жемчуга, подаренная отцом во время медового месяца.

Одинокий, лишенный игры и выдумки, мир моей матери был безотрадным и трагическим задолго до того, как она в действительности столкнулась с трагедией. Узнав же, что никому не дано избежать встречи с трагедией, она смирилась до аскетического признания иллюзорности жизни и уверовала в неизбежность пробуждения от иллюзий.

Мой старший брат Стив был ее любимцем, и все, включая меня, находили это вполне естественным. Стив — блондин атлетического сложения и гипнотического обаяния, от него исходило излучение, которое неотразимо действовало на взрослых. Простым рассказом о каком-нибудь школьном учителе или о прочитанной книжке он заставлял мать хохотать до слез. Я не смог бы выдавить из нее даже улыбки, как бы ни лез из кожи. Поскольку я сам обожал Стива, мне и в голову не приходило ревновать к нему. Для меня он был и советчиком, и защитником. Врожденная застенчивость совершенно убила во мне дух соперничества. Мир детей пугал меня. Соприкасаясь с ним, я чувствовал себя так, будто пускаюсь в опасное путешествие. Стив являлся моим надежным проводником, пока не умер.

Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что наша семья после похорон Стива переживала коллективное нервное расстройство. Его внезапная, необъяснимая смерть отбросила меня на несколько витков вниз по спирали развития, и мне потребовалось немало времени, чтобы выкарабкаться на белый свет. Моя застенчивость приняла болезненные формы. Включились все системы аварийной сигнализации. Из детства, полного страхов, я попал в детство, лишенное надежд, не пропустив ни одного переходного этапа. Я ужасно страдал не только из-за потери брата, но еще и оттого, что не позаботился обзавестись приятелями за пределами насмешливого кружка друзей и подружек Стива, которые обожали его настолько, что готовы были терпеть даже меня как бесплатное приложение. После смерти Стива этот кружок забыл обо мне прежде, чем завяли цветы на его могиле. Вся компания брата состояла из ребят ярких, талантливых, как сам Стив, и я всегда чувствовал себя поганкой на поляне, где они возжигали костры и предавались своим ритуалам, играм и фантазиям.

Итак, для меня Великое путешествие началось, когда Стив навсегда покинул нас. Я прекрасно понимал, что ответственнейшая роль единственного ребенка в семье мне не по силам. На каждом шагу я натыкался на беспомощно-осуждающий взгляд матери: я был воплощенной противоположностью Стива. Она презирала меня за то, что я не блондин, не спортсмен, не образцовый чарлстонец. Мне никогда не приходило в голову, что мать могла бы и не обижаться на меня за мою неспособность превратиться в того ребенка, которого она обожала и потеряла. На долгие годы я погрузился в мутные глубины собственной души и с удивлением обнаружил, что сделанных там открытий достаточно, чтобы напугать меня до конца жизни. Прикосновение безумия было столь ощутимым, что мое хрупкое детство едва не очутилось на дне реки. Потребовалось много сил, чтобы привести себя в порядок. Я всегда чувствовал, как из непроходимых дебрей моего существа за мной наблюдает сильный, непобедимый дух, который с великим терпением ждет того дня, когда я вернусь к жизни, повинуясь неистребимому инстинкту самосохранения. В самые черные времена он одиноко и преданно ждал моего приказа, чтобы встать рядом со мной, плечом к плечу, когда я наконец решусь выйти навстречу миру и заявить свои права.

Я оказался поздним овощем, о чем очень сожалею. Родителям пришлось напрасно страдать, дожидаясь, пока я дозрею и займу свое место за общим столом на празднике жизни. Первые признаки своего возрождения я заметил гораздо раньше, чем они. Мать поставила на мне крест, когда я был совсем ребенком, и о моем излечении не грезила даже в самых смелых мечтах. И все же в годы бесславной, ниже своих возможностей, учебы в старших классах я подготовил предпосылки для блестящего финиша, а мать даже не заметила, что я наконец-то к нему готов. Я возвел непроницаемую крепость собственного одиночества и обитал в ней, а потом решил сровнять ее с землей, и меня не заботило, какой ущерб это принесет окружающим и не пострадают ли они от обломков.