Обручённая - [56]

— Ты глуп! — сказал Дамиан. — И недогадлив, хоть и сед. Не знаешь разве, что в наши дни друг другу подходят стар и млад — подходят и сочетаются браком? К чему же заботиться, чтобы наша одежда подходила к тому, что мы делаем?

— Ради Бога, господин, — остановил его Рауль, — воздержитесь от безумных и опасных речей. Они могут быть услышаны не только мною и истолкованы хуже, чем мною. Здесь могут найтись люди, которые по необдуманным словам выслеживают и губят человека, как я выслеживаю оленя по сброшенным рогам. Вы бледны, господин, а глаза ваши налиты кровью. Ради Бога, уходите отсюда!

— Я уйду, — сказал Дамиан еще более раздраженно, — не прежде, чем увижу леди Эвелину.

— Ради всех святых! — воскликнул Рауль. — Только не сейчас! Вы причините миледи величайший вред, если предстанете перед ней в таком виде.

— Ты так думаешь? — спросил Дамиан, которого эти слова заставили собраться с мыслями. — Ты в самом деле так думаешь? Я только хотел еще раз взглянуть на нее… Но нет, старик, ты прав.

Он отступил от дверей, готовясь уйти; но побледнел еще более, пошатнулся и упал, прежде чем Рауль успел поддержать его, если бы даже сумел это сделать. Те, кто поднял его, с удивлением увидели, что его одежда была запятнана кровью; такие же пятна были и на плаще, за который осуждал его Рауль.

Из толпы выступил некто важный, облаченный в черную мантию.

— Так я и знал! — сокрушался он. — Только нынче утром я пустил ему кровь и, как учит Гиппократ, предписал после этого покой и сон. Но когда молодые люди пренебрегают советами врача, медицина мстит за себя. Наложенные мною повязки сместились именно из-за пренебрежения к тому, что предписывает врач.

— Что значит эта болтовня? — послышался голос коннетабля, заставивший смолкнуть все другие голоса. Выйдя на шум, поднявшийся вокруг Дамиана, из монастыря, где только что завершился обряд обручения, он сурово приказал лекарю снова наложить повязки, соскользнувшие с руки его племянника, и сам помог поддержать больного с глубоким волнением и тревогой человека, который видит в столь опасном положении дорогого ему племянника и в данное время наследника его имени и славы.

Но к горестям счастливых и могущественных людей часто примешивается нетерпеливая досада на тех, кто прервал счастливое течение их жизни.

— Что это значит? — сурово спросил он лекаря. — Утром, при первой вести о его болезни, я прислал тебя к нему и приказал, чтобы он не пытался прийти на сегодняшнюю церемонию; однако сейчас я нахожу его здесь, и в каком состоянии!

— С позволения вашей милости, — ответил лекарь с важностью, не покинувшей его даже в присутствии коннетабля. — Curatio est canonica, non coacta[17], а это означает, милорд, что врач действует по правилам своей науки; он советует и предписывает, но не учиняет над больным насилия, которое не может пойти на пользу, ибо советы врача должны выполняться добровольно.

— Мне ни к чему твоя тарабарщина, — прервал его де Лэси. — Если мой племянник в горячечном бреду пытался прийти сюда, ты должен был удерживать его хотя бы силой.

— Быть может, — сказал Рэндаль де Лэси, присоединяясь к зрителям, которые, позабыв зачем пришли, все собрались теперь вокруг Дамиана, — быть может, нашего родственника привлекал сюда магнит более сильный, чем все, что мог сделать лекарь, чтобы его удержать?

Коннетабль, все еще занятый племянником, при этих словах поднял голову и спросил холодным тоном:

— О каком это магните вы ведете речь, кузен?

— Разумеется, о любви и уважении его к вам, милорд, — ответил Рэндаль, — не говоря уж о его почтительных чувствах к леди Эвелине. Эти чувства и влекли его сюда. Но вот и сама невеста идет проявить к нему участие и поблагодарить за усердие.

— Что за беда тут случилась? — спросила леди Эвелина, сильно встревоженная опасным состоянием Дамиана, о котором ей только что сообщили. — Не может ли и моя скромная помощь чем-нибудь пригодиться?

— Ничем, миледи, — сказал коннетабль, отойдя от племянника и взяв ее за руку. — Ваше участие несвоевременно. Это пестрое сборище и неприличная суета недостойны вашего присутствия.

— Если только оно не принесет пользы, милорд, — настаивала Эвелина. — Ведь опасно занемог не кто иной, как ваш племянник, а мой избавитель. Один из моих избавителей, хотела я сказать.

— Все, что надлежит делать, делает его врач, — ответил коннетабль, уводя в монастырское здание неохотно повинующуюся невесту.

Медик тут же возгласил с торжеством:

— Прав милорд коннетабль, что уводит благородную госпожу с этого сборища знахарей в юбке, этих амазонок, вносящих беспорядок в правильное искусство лечения какими-то своими противоядиями, своими жаропонижающими и своими амулетами. Как справедливо говорит древний поэт.

Non audet, nisi quae didicit, dare quod medicorum est.

Promittunt medici — tractant fabrilia fabri.[18]

С большим пафосом, прочтя эти строки, лекарь, отмечая ритм стиха взмахами руки, отпустил запястье больного.

— Этого, — заявил он зрителям, — не понять никому из вас, клянусь святым Лукою! И даже самому коннетаблю!

— Зато он знает, как плеткой загнать, куда нужно, собаку, если она лает попусту, вместо дела, — сказал Рауль.