Обручённая - [23]

— Неужели доблестные крестоносцы, — говорила она, — решатся покинуть родную землю, когда там раздается плач женщин и сирот? Это превратило бы их святой обет в смертный грех и омрачило бы заслуженную ими славу. Храбро отражайте врага! И, быть может, еще прежде, чем опустится в море солнце, которое сейчас восходит над нами, оно заблестит на копьях воинов из Шрусбери и Честера. Бывало ли когда-нибудь, чтобы валлийцы не бежали, заслыша звуки их труб и шелест их шелковых знамен? Сражайтесь же стойко! Замок наш крепок, оружия у вас достаточно, сердца ваши тверды, а руки сильны. Господь не оставит нас, а друзья наши уже недалеко. Сражайтесь во имя всего высокого и святого! Сражайтесь за себя, за ваших жен и детей, за все достояние ваше. И, молю вас, сражайтесь за осиротевшую девушку, у которой нет иных защитников, кроме тех, кого, из сочувствия к ее горестям и в память ее отца, она обретет среди вас.

Речи, подобные этой, производили сильное впечатление на людей, которые и без того приучены были не страшиться опасности. Рыцарственные норманны клялись на крестообразных рукоятях своих мечей, что погибнут все как один, прежде чем оставят свои посты. Грубоватые англосаксы восклицали: «Позор тому, кто выдаст агнца Эвелину валлийскому волку, если может грудью заслонить ее!» Даже в холодных фламандцах вспыхнула искорка восторга, охватившего остальных; они восхваляли красоту молодой девушки и кратко, но твердо обещали сделать для ее защиты все, что могут.

Роза Флэммок, которая вместе с еще одной или двумя служанками сопровождала свою госпожу во время обхода замка, снова стала прежней скромной и застенчивой девушкой. После вспышки гнева, вызванного накануне подозрениями, затронувшими честь ее отца, она снова была сама собой.

Роза почтительно следовала за Эвелиной и слушала ее речи с восхищением ребенка, слушающего свою наставницу; и только ее блестевшие от слез глаза указывали, насколько она понимала всю опасность положения и всю силу увещеваний Эвелины. Был, однако, миг, когда глаза девушки засияли ярче, поступь стала более уверенной и даже горделивой. Это было, когда они приблизились к месту, где ее отец, выполнив обязанности командира гарнизона, действовал теперь как военный инженер. Обнаруживая не только силу, но и искусность, он устанавливал большую баллисту (военную машину, которая мечет камни) над боковыми воротами, выходившими на равнину с восточной стороны замка, откуда можно было ждать атаки. Большая часть его доспехов лежала возле него, укрытая от утренней росы кафтаном; одетый в один лишь кожаный камзол, держа тяжелую кувалду в руках, обнаженных по самые плечи, он подавал пример рабочим, трудившимся под его началом.

Флегматичным натурам обычно свойственна стыдливость и чувствительность к мелким нарушениям приличий. Уилкин Флэммок, с невозмутимым спокойствием встретивший недавнее обвинение в измене, смутился, густо покраснел и поспешно накинул на себя кафтан, чтобы скрыть небрежность одежды, в какой застала его леди Эвелина. Зато его дочь ничуть не смутилась. Гордясь работой отца, она переводила сияющий взгляд с него на свою госпожу, как бы желая сказать: «И этого усердного слугу вы подозревали в предательстве!»

Эвелина и сама почувствовала укор совести. Желая искупить сомнения в его верности, она протянула драгоценный перстень, чтобы хоть немного возместить минутное недоразумение.

— К чему это, госпожа? — спросил Флэммок с обычной своей грубоватой прямотой. — Разве только позволите отдать его Розхен; ведь это она горевала, а мне горевать было не о чем.

— Распорядись перстнем как хочешь, — сказала Эвелина. — Камень в нем настоящий, такой же неподдельный, как твоя верность.

Эвелина умолкла. Глядя на широкую равнину, простиравшуюся между замком и рекой, она удивилась тишине, какая царила там после недавней шумной и кровавой битвы.

— Очень скоро, — пообещал Флэммок, — шума будет немало, и притом совсем близко.

— Где же противник? — спросила Эвелина. — Я не вижу ни палаток, ни шатров.

— У валлийцев такого не водится, — объяснил Уилкин Флэммок. — Господь не умудрил их умением выткать для этого достаточно полотна. Вон они! Лежат по обоим берегам реки, укрывшись только своими белыми плащами. Подумать только! Орда головорезов и грабителей, а с виду как похоже на самое прекрасное в мире зрелище — на поле, где отбеливают холсты. Ого! Они начинают жужжать… Очень скоро начнут и жалить.

Действительно в стане валлийцев послышался негромкий и неясный шум, похожий на жужжанье потревоженного улья.

Испуганная угрожающим гулом, который с каждой минутой становился громче, впечатлительная Роза уцепилась за руку отца и сказала шепотом, полным ужаса:

— Совсем как шум моря в ночь перед страшным наводнением!

— Да, он предваряет бурную непогоду, когда женщинам следует сидеть дома, — сказал Флэммок. — Не угодно ли вам удалиться в ваши покои, леди Эвелина? Уходи и ты, Розхен. Благослови Господь вас обеих! А здесь вы только отвлекаете нас от дела.

Сознавая, что выполнила все свои обязанности и боясь заразить других страхом, который все более овладевал ее сердцем, Эвелина вняла совету своего вассала и удалилась к себе, но, уходя, часто оглядывалась туда, где подходило войско валлийцев, накатываясь, точно волны прибоя.