Обретения - [39]

— Пристрелю! Вот что!

Углядев стоящий в дальнем углу землянки винтарь, Юрка кинулся к оружию, опрометчиво оказавшись в секторе доступности. Чем не преминул воспользоваться Битюг, мощно двинув паренька на противоходе тяжелым кованым сапогом под самые ребра. От такого удара у Юрки перехватило дыхание — отброшенный назад, на исходную, он упал на спину, до кучи еще и шарахнувшись затылком о нары.

Вскрикнув, Клавдия бросилась было к выходу, но Битюг успел заплести ей ноги, повалил теперь уже на земляной пол, навалился сверху и попытался овладеть девушкой сзади, по-собачьи.

И тогда Юрка увидел топор. Тот самый, над которым так любили потешаться партизаны.

Превозмогая боль в ребрах, он дотянулся до топорища левой рукой, чуть приподнялся и нанес удар из положения полулежа, метя Битюгу в голову. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что таким ударом можно запросто убить человека, именно такого исхода доведенный до предела и отчаяния Юрка сейчас и желал.

В неудобной позе, с неудобной левой руки удар вышел не рубящим, а скользящим, не вертикальным, а боковым — слева направо. Тем не менее и такого удара оказалось достаточно, чтобы Битюг взвыл и схватился за рассеченное, мгновенно залившееся кровью лицо. Будь Юрка физически покрепче и находись в более выгодной позиции, топор в его руке минимум размолотил бы Битюгу челюсть. А так все обошлось взрезанной на лице кожей и парой выбитых зубов.

В следующий момент в землянку ворвались Лукин и Катюша. А судя по возбужденному гомону, за брезентовым пологом толпились еще несколько человек. Сергей схватил Битюга за шиворот и рывком сбросил с воющей, залитой чужой кровью Клавдии, от вида которой Катерина в ужасе закрыла лицо ладонями:

— О, господи!

— Твою бога-душу-мать! — рявкнул Лукин. — Какого черта здесь происходит?! Вы что, с ума посходили?! Оба три?!! Клавдия?!! — Девушка продолжала истерично рыдать. — Васька?!! — Юрка отвел глаза, молча уставился в пол. — Понятно… Катерина! Что стоишь? Помоги! Видишь, у нее истерика!

Медсестричка, опомнившись, бросилась к подруге. Первым делом она помогла Клавдии натянуть штаны, а затем метнулась к ведру с водой, зачерпнула кружку и взялась отпаивать девушку. При этом обе продолжали рыдать. Ничего не поделаешь — бабьё, оно и в партизанах бабьё.

Лукин рванул брезент, высунулся наружу:

— Аким! Митяй!

Партизаны ввалились внутрь, и в землянке стало не повернуться.

— Тащите этого подранка в санчасть. И бутылку прихватите — пригодится для санобработки. Ну а ты, герой, штаны с дырой, вставай и топай за мной.

Юрка кивнул, попытался подняться и, морщась от боли, схватился за ребра.

— Та-ак! Митяй! Этого сына полка тоже к коновалам забирайте. Только смотри, чтобы они по дороге сызнова друг дружке в горло не вцепились.

Партизаны с деликатной осторожностью вывели из землянки Юрку, а следом, уже безо всяких церемоний, выволокли размазывающего по лицу хлещущую кровь Битюга.

Дождавшись их ухода, Лукин устало опустился на нары и схватился за голову:

— Ну почему?! Почему именно на мою дурную голову и такие напасти?

Клавдия, дрожа всем телом, продолжала громко всхлипывать, все еще не веря в чудесное спасение.

— Может, и к лучшему, что на твою? А, Сережа? — тихо спросил Катерина.

С некоторых пор между ней и Лукиным образовалась грозящая перерасти в нечто больше симпатия. А потому сейчас, не на людях, Катя могла себе позволить подобное неуставное обращение.

— Это еще почему? — не понял Сергей.

— Если бы сейчас здесь, на твоем месте, был Хромов, Битюгу бы медсанчасть не понадобилась. Михалыч бы его просто пристрелил. На месте.

— Да чтоб вам всем провалиться! — рыкнул Лукин, понимая всю правоту слов девушки, и, рывком поднявшись, вышел из землянки.

* * *

Допив пиво, Барон сдал пустые кружки в ларек и двинулся вверх по улице Луначарского — в сторону центра, а далее — вокзала.

Разжившиеся водочной четвертинкой Пичуга и его визави, носивший в миру прозвище Дроныч, к тому времени успели основательно полирнуть. По этой ли, по иной ли причине Дроныч сопроводил уходящего Барона недобрым, а следом свистнул крутящегося неподалеку пацаненка лет двенадцати:

— Котька! Ходи до нас!

Пацан шустро прискакал к столику и уставился на взрослых с вопросительной готовностью исполнить любое поручение.

— Мужика с чумоданом видишь?

— Вижу.

— Метнись. Проследи, где стояночку сделает, а после нам маякни. Понял?

— А папироску дадите?

— Вернешься — получишь. Давай шевели копытами.

Пацан со всех ног припустил за Бароном.

— На фига тебе сдался этот фраер? — смачно рыгнув, поинтересовался Пичуга. — Он же откупился?

— Не люблю борзых. Особливо пришлых…

По первости Котька отработал хвостом недолго. (Это чуть позже ему придется изрядно попотеть, наматывая круги за чужаком с чемоданом. Впрочем, тут мы несколько забегаем вперед.)

Минут через пять, все здесь же, на Луначарского, Барон притормозил, привлеченный мемориальной доской, висящей у входа в двухэтажное, красного кирпича здание. Заинтригованный, подошел поближе, вчитался. Надпись на доске гласила, что в этом здании 19 мая 1919 года на собрании коммунистов выступал нарком просвещения А. В. Луначарский. «И это, судя во всему, стало самым ярким событием в жизни города за всю его новейшую историю», — развеселившись, подумал Барон.