Обретение крыльев - [54]

Сверху на нас смотрело маленькое высокое оконце, которым пользовалась матушка, чтобы выбираться наружу. Через него в комнату попадала толика света. Я сказала себе: «Если мама могла, смогу и я. Я сделаю это хромая, слепая, а если понадобится, то и задом наперед».

Я не стала ничего объяснять Саре, лишь кивнула на лист бумаги, перо и склянку чернил на полке:

– Если не хочешь писать пропуск, придется мне написать его самой и подписаться твоим именем.

Глубоко вздохнув, она пристально посмотрела на меня, а потом подошла и окунула перо в чернила.

* * *

Когда я первый раз протиснулась в окно и перелезла через стену, Сара уже неделю была в отъезде. Труднее всего оказалось взобраться на кирпичную стену, имея для прикрытия только белый олеандр. К спине я привязала трость с кроликом и узел из рогожи, они затрудняли движение, и, спрыгивая на землю, я приземлилась на больную ногу. Выждав, пока не пройдет боль, я выскользнула из-под деревьев на улицу – еще одна рабыня, выполняющая поручение белого человека.

Этот день я выбрала, потому что у госпожи была мигрень. Мы жили в ожидании ее мигреней. Они укладывали госпожу в постель и предоставляли нас самим себе. Я старалась не думать о том, как вернусь в усадьбу. В свое время матушка дожидалась темноты и перелезала через задние ворота, но сейчас было лето и темнело поздно. Прислуга могла сколько угодно размышлять над тем, где меня носит.

В квартале от Ист-Бей я увидела стражника. Заметив, что я хромаю, он на меня уставился. «Иди ровно. Не слишком быстро. Не слишком медленно». Сжав уши кролика, я, чуть дыша, завернула за угол.

До Булл-стрит, 20, дошла в два раза медленней, чем раньше. Я стояла на противоположной стороне улицы и смотрела на дом, который по-прежнему не помешало бы покрасить. Я не знала, выбрался ли Денмарк Визи из работного дома и что вообще с ним приключилось. Последнее, что помнила о том адском месте, был его голос, кричавший: «Помогите девочке там внизу, помогите девочке!»

Я запрещала себе думать об этом, но, стоя там, на улице, словно увидела страшную картину воочию. Я стою на колесе, изо всех сил вцепившись в поручень. Карабкаюсь на колесо, карабкаюсь. Оно никогда не остановится. Мистер Визи молчит, не издает ни звука, остальные стонут и призывают Иисуса. Воздух рассекает кнут из сыромятной кожи. Мои покрытые пóтом ладони скользят по поручню. Узел, завязанный на запястье, ослабевает. Я говорю себе: не смотри по сторонам, иди вперед, но слышу вой женщины с ребенком на спине. Кнут стегает ее по ногам, потом раздается визг ребенка. Я оглядываюсь и вижу его головку в крови. Красной и мокрой. И тут я срываюсь. Ремень соскальзывает с кистей, и я падаю. И у меня за спиной не вырастают крылья.

В окне его дома виднелась женщина, она гладила белье. Незнакомка стояла ко мне спиной, но я разглядела ее фигуру, светлую кожу, яркий головной шарф, руку, которая двигалась туда-сюда над тканью. У меня на миг замерло сердце.

Подойдя к крыльцу, я услышала, как она поет. «Там вдалеке, где реют птицы, тружусь над колесом для колесницы». Заглянув в открытое окно, я увидела, что женщина вертит бедрами. «Дай полечу, дай полечу так высоко, как захочу».

Я постучала, и мелодия оборвалась. Женщина открыла дверь с утюгом в руках, от него шел запах углей. Матушка повторяла, что у этого мужчины по всему городу жены-мулатки, но главная живет в этом доме. Женщина вздернула подбородок и нахмурилась, и я подумала, уж не решила ли она, что я его новая невеста.

– Кто ты такая?

– Я – Подарочек. Мне надо повидать Денмарка Визи.

Сердито взглянув на меня, она опустила глаза на мою искалеченную ногу:

– А я – Сьюзен, его жена. Что тебе от него надо?

Утюг дышал жаром. С этой женщиной раньше плохо обращались, и я не могла винить ее в том, что она не хочет впускать в дом случайного человека.

– Всего лишь поговорить с ним. Он дома?

– Я здесь.

Позади нее в дверном проеме стоял мужчина со сложенными на груди руками, как Господь, наблюдающий за ходом вещей. Он велел жене чем-нибудь заняться, и ее глаза превратились в узкие щелочки.

– Забери с собой утюг, – сказал он. – Вся комната в дыму.

Женщина ушла, и он посмотрел на меня. Лицо его исхудало, стали заметнее скулы.

– Тебе повезло, что нога не загноилась, а то могла бы умереть, – сказал он.

– Я справилась. Похоже, вы тоже.

– Ты ведь пришла не для того, чтобы интересоваться моим здоровьем.

Он не собирался ходить вокруг да около. Это мне понравилось. Нога болела от долгой ходьбы. Я сняла узел со спины и уселась в кресло. В комнате не было ничего лишнего, только плетеные кресла и стол, на котором лежала Библия.

– Иногда я приходила сюда с матерью. Ее звали Шарлотта.

Ухмылка исчезла с его лица.

– Я знал, что где-то тебя видел. У тебя ее глаза.

– Так мне говорят.

– И сообразительность тоже от нее.

Я прижала к груди мешок из рогожи.

– Хочу знать, что с ней случилось.

– Это было давно.

– Скоро семь лет.

Он не ответил, а я развязала узелок и разложила на столе мамино одеяло с преданиями. Его лоскуты свисали почти до пола – такие яркие, что казалось, темная комната вот-вот вспыхнет огнем.

Люди говорили, он никогда не улыбается, но, увидев рабов, летящих мимо солнца, он улыбнулся. Он смотрел на бабушку и падающие звезды, на то, как матушка оставляет папу в поле, на меня и на нее, разрезанных на куски и положенных на раму. Рассматривал дерево душ и наказание стоянием на одной ноге. Объяснений не просил, знал: это история ее жизни.