Обрести себя - [203]

* * *

Вечером в отцовский дом пришла Женя, принесла Анке журнал мод и пластинку с песенкой о черном коте. Женя сегодня съездила в Кишинев и решила порадовать младшую сестренку. Сестры нанизывали табак, сидя под навесом, куда Арион провел электричество, чтобы можно было работать и вечером. Возле летней печки Мадалина ощипывала цыпленка. У ног ее вертелись хлопотливые куры. Впавшая в немилость кошка сидела на ветке акации и, облизываясь, с завистью глядела, как хохлатки расправляются с принадлежащими ей по праву остатками. Черчел, растянувшись на крыльце, спокойно позевывал. Он знал, что хозяйка про него не забудет. Однако на всякий случай уши держал востро.

Глава семьи, как всегда, задерживался в правлении.

Анка страшно обрадовалась подарку, схватила драгоценную пластинку и, ступая прямо по табаку, побежала в дом. Через окно донесся гнусавый женский голос, певший песенку про кота. Казалось, что у певицы застарелый насморк.

— Зачем ты ее балуешь? — упрекнула Женю мать.

— Пусть хоть этим развлекается, — покровительственно сказала Женя.

Иляна поддержала мать:

— Анка только и ждет развлечений.

— Табак пусть преет, а ей лишь бы забавляться, — Викторица бросила украдкой взгляд на Женю: поймет та косвенный упрек или нет?

Женя догадалась, ловким движением сняла босоножки и попросила Мадалину:

— Мама, дай мне какой-нибудь фартук, помогу нанизывать.

Мадалина отмахнулась:

— Ладно тебе, еще ты будешь пачкаться. Нечего тебе делать?

— Ну дай, у меня сегодня свободное время.

— Время — как счастье, — процедила сквозь зубы Викторица, — одним не хватает, другие не знают, куда его девать.

— Викторица, ну-ка загони кур, пора им спать, уже поздно! — прокричала мать, но Женя услышала, что сказала сестра, и торопливо ответила колкостью.

«Боже, что с этими девчонками, — подумала Мадалина, — чего они грызутся? Одну грудь сосали, в одной люльке качались, теми же песнями убаюкивала их всех. Чего им не хватает? Только встретятся, как начинают язвить друг друга».

Если бы у бога были глаза и голос, может быть, он и ответил бы Мадалине, только бог глух и слеп.

Одна лишь Викторица знает, почему ее раздражают белые ручки сестры. С рождения у нее с Женей свои счеты. Вряд ли кто исправит ту несправедливость, которая существует между ними. Наверно, можно было бы исправить ошибку, допущенную природой, однако для этого потребовалось бы умение, такт и сообразительность окружающих.

Женю с детства все ласкали, хвалили, ею восторгались, возносили до небес, а Викторица всегда оставалась в сторонке — жалкая, непривлекательная, отчужденная. Женя в школе все ловила на лету, особенно стихи. Не успевал учитель прочитать до конца стихотворение, она уже могла повторить его наизусть. Викторице же приходилось неделями заучивать то же стихотворение. Женя почти никогда не делала дома уроков, а получала только пятерки. Даже если она не знала задания, учитель ее охотно прощал. Викторица сидела над учебниками до умопомрачения, а в результате ее называли лодырем и ставили в пример ту же Женю.

Так же получалось и в хороводе. Женя строила рожицы, обижала парней, а за ней бегали все ребята. Викторица готова была пойти в круг с кем угодно — ее не замечали. Какая уж тут справедливость, если Жене все дается без усилий, а она бьется как рыба об лед ради каждого пустяка. Даже все самое естественное для нее запретно. Каждый находит в жизни свою пару, а она стареет в девках. Женя же, едва созрев, выскочила замуж.

Мадалина переживала у плиты, как бы Женя не обиделась из-за выходки Викторицы.

— Почему не взяла Влада с собой?

— Еще сглазите здесь.

Женя шутит, — значит, все в порядке, можно спокойно доваривать соус из цыпленка.

Иляна чем-то опечалена, весь вечер молчит. Что ее гнетет, узнать бы.

На пороге появилась счастливая, улыбающаяся Анка. Песенка про черного кота покорила ее.

— Мама, я вынесу патефон на веранду?

Черчел навострил уши. Мадалина схватилась за голову:

— Господи боже мой! Она хочет, чтобы на нас пальцем показывали! Патефон на веранду сейчас, когда работа кипит! Да ты слыхала такое? Иди табак нанизывай, а то получишь от меня такой патефон, что неделю сидеть не сможешь.

Улыбка погасла на губах Анки, она, надувшись, спустилась по ступенькам, будто в могилу. По дороге мимо их двора прошел незнакомый матрос, поздоровался. Мадалина чинно ответила, а когда он скрылся, спросила девчат, что это за парень.

— Сын председателя, матрос, приехал в отпуск, — просветила ее Женя.

Анка тяжело вздохнула, глядя вслед матросу:

— Вот кому хорошо живется! А мы здесь чахнем. Даже имени настоящего нет у деревни — Три Ягненка. Как тут скучно, как все устарело. Что мы видим, что знаем? Ты, Иляна, ты, Викторица, я? Что знает эта разнесчастная деревня? И вообще, что она значит в мире? Люди летают в космос, ходят в театры, путешествуют, развлекаются, а мы трудимся дотемна и встаем с петухами. И все. Это — вся жизнь, будто кто-то нас проклял, чтоб мы влачили свое существование без мечты и радости, впустую. «Проклятие Трех Ягнят», слышишь, Женя, заглавие для романа. Хорошее?

— Типун тебе на язык! — крикнула Мадалина, просыпав всю солонку в мамалыгу.