Обрести себя - [11]

В селе между тем происходили необыкновенные события, о которых прежде Илиеш и понятия не имел. Открылся клуб, стали показывать кинокартины, устраивать митинги и собрания. На одном из собраний Павла Гынжу избрали председателем сельского Совета, а Лимпиаду — его заместителем. Собрание проходило в школе, туда пришло все село. Илиеш с Ольгуцей спрятались за печкой. Оксинте Кручек выдвинул кандидатуру Георгия Ботнару. Едва он произнес это имя, как в зале яростно закричали:

— Не нужен он нам! Не годится!

Другие пытались перекричать:

— Годится! Пусть будет!

Лицо Ботнару стало серым, землистым. Он поднялся с места, вежливо приложив руки к груди, поблагодарил за честь и выразил сожаление, что не может стать председателем сельского Совета, так как он уже назначен директором школы.

— К чертям такого председателя!

— Пусть будет им Павел! — выкрикнул кто-то.

Одна из женщин предложила кандидатуру тетки Лимпиады.

— Павла!

— Лимпиаду!

— Давай и мы будем кричать за тетку Лимпиаду, — шепнул Илиеш Ольгуце.

И их тонкие голоса вплелись в нестройный гул многоголосого зала.

— Тетка Лимпиада годится! Пусть будет она!

Все повернулись в их сторону. В мгновение ока кто-то, схватив Илиеша за шиворот, вытащил из-за печки и вытолкнул вон. Жестоко обиженный, он уселся на завалинке у окна, теперь уже отсюда наблюдая за ходом событий. Тетку Лимпиаду все-таки выбрали заместителем председателя, и Илиеш побежал домой поделиться радостью с матерью.

Ангелина белила полотно в корыте возле погреба, рядом с ней на траве с вязанием в руках сидела Евлампия и наставительно что-то говорила. Илиеш уловил последнюю фразу:

— Он связал тебя по рукам и ногам, вот и жди его теперь.

— Да где же он запропастился? Что с ним случилось? — Мать утерла слезы.

— Где же ему быть? Конечно, нашел себе другую. Наверняка не выплакивает свои глаза, как ты.

— Раз так, и я себе найду! Могу хоть сотню найти! Ждать его понапрасну — пусть не надеется.

— А ты чего вылупил глаза? Где был? Шлендаешь без толку целый день, а лошадь не кормлена! — гневно обрушилась она на Илиеша.

— Я ходил на собрание…

— Я покажу тебе собрание! Второй раз не захочешь! А ну, отведи лошадь в поле.

— «Лошадь, лошадь», — недовольно пробормотал Илиеш. — Народ собирается получить землю, делить имение, а у тебя только лошадь на уме.

Евлампия сразу отложила кружево.

— Делить имение? Не врешь?

Илиеш испытывал к ней неприязнь, ему казалось, что Евлампия крадет у матери любовь, предназначенную ему. Он грубо ответил:

— Пойди сама посмотри, если не веришь!

— Как ты разговариваешь со старшими?! — накинулась на него мать, схватив хворостину.

Илиеш уже знал, чем это пахнет, и в два прыжка очутился на улице. Потом, когда мать немного поостыла, он пробрался на конюшню, вывел Вьюна, вскочил на него и поскакал в поле, где односельчане должны были начать раздел земли.

— Ничего, проголодаешься — придешь домой, — пригрозила ему вслед мать.

В ответ на это он только ударил пятками коня. Угрозы матери его не трогали, он мог целый день носиться…

Не прошло и месяца со дня прихода советских, а Валурены стали совсем другими. Валуряне, прежде медлительные и неразговорчивые, словно наэлектризовались. У всех теперь не хватало времени, все куда-то торопились, что-то планировали. Днем спешили вспахать недавно полученную землю, а вечерами шли в сельсовет. Было ли там дело, не было — все равно шли. Все ожидали новостей.

У людей появилось множество новых интересов. Мало-помалу улетучивалась прежняя апатия и равнодушие. Валурян обуревала жажда действия, ведь теперь далеко не все равно — стараться изо всех сил в поле или дремать себе в холодке.

Илиеш вмешивался во все, ничего не упускал из виду. Часто думал об отце, хотел, чтобы тот скорей вернулся. Уж он-то объяснил бы многое, что еще непонятно в новой жизни. Но Роман все не ехал. Вместо него появился Чулика, человек с бегающими глазками хорька и блеклым лицом, которого, видно, никогда не касались солнечные лучи. Илиеш видел его несколько лет назад, когда ремонтировали церковь. Он был маляр, дальний родственник Евлампии. Тогда Чулика малевал на стенах церкви новых святых, сверкающих, как сапоги сельского жандарма. Он прикладывал к стене картон с прорезями (это называлось трафаретом), несколько раз проводил кистью — и святой готов. Деревенские ребята глазели на Чулику, как на чудо. Ясно, что Евлампия гордилась таким родственником и не упускала случая упомянуть о нем.

Илиешу тоже нравилось рисовать, он изредка пытался изобразить что-нибудь. Только каждая птичка или травинка — все, что он хотел изобразить, получались такими большими, что не умещались на листе бумаги.

Теперь Илиеш твердо решил стать летчиком. Эту мысль подсказал ему Ион. Было это так. В воскресенье Илиеш стоял на лестнице помещичьего дома рядом с Григорием и Ионом, которые только что получили комсомольские билеты. Сгорая от желания узнать, что написано в тех книжечках серого цвета, он протянул руку, чтобы взять билет у Григория. Но тот отстранил Илиеша:

— Нельзя, такое в чужие руки не дается. Гляди издалека.

— А что такое комсомол? — поинтересовался Сырге.

Он был в новенькой одежде, с павлиньим пером на шляпе. Оксинте наконец выправил ему бумагу на три гектара земли. Теперь Сырге намеревался жениться. Многие в то лето женили детей, чтобы получить больше земли. В Валуренах никогда не играли столько свадеб.