Обречённая воля - [126]

Расступились. Мужик отряхнулся и браво подошёл к возку, но потом, будто испугавшись чего-то, упал на колени и ткнулся кудлатой головой прямо в пыль.

— Солдат? — спросил Пётр, отметивший подход мужика.

— Нет, государь.

— А кто?

— Я инфантерия! Восемь годов назад от Нарвы с тобой бежал беспамятно, государь.

— А чего ж ты так бежал, инфантерия?

Мужик прищурился в кривой ухмылке.

— Свейская пуля зело спину жгла, государь царь! Государь… — мужик понизил голос, опасливо огляделся. — Вели всем отойти, понеже дело зело секретно.

Макаров вышел из возка, покатывая желваками на скулах. Дали бы ему волю, он бы показал этому вонючему отребью, как останавливать царский возок. Да и царь тоже… Макаров движеньем руки отослал драгун назад. Мужик критически прикинул расстоянье, невольно посмотрел сквозь стёкла возка на Макарова, остановившегося по ту сторону, и шагнул ближе к царю.

— Государь, ты мягкой рухлядью торгуешь?

— Ну, торгую, — прищурился Пётр, сам радуясь временной остановке, и солнцу, и этому полю.

— И зайцем торгуешь?

— И зайца берут в Европах, а тебе чего?

— Зайца ить только зимой берут, а к зиме его зело редеет по лесам — то волк, то лиса… Зело способно его брать ранней осенью, а не то и круглой год, государь.

Пётр нахмурился — не дураком ли он считает царя? Грубо зыкнул:

— Ты не пьян, мужик? Кто же зайца берёт летом? Кому нужна его пустая серая шкура, дурак!

— Не гневайся, государь-батюшка, только я тебе любого зайца из серого сделаю белого.

Мужик вытащил из-за пазухи совершенно белого зайца.

— Ах ты, сатанинский дух! — удивился Пётр. — А ну-ко, дай сюда! Гм, Макаров! Ты смотри, чудо какое!

Макаров забежал на их сторону, пощупал зайца — живой, дышит часто, косит назад сдавленным трусоватым глазом, трясётся, а шерсть с густым подшёрстком, как зимой.

— А ну, говори! — приказал Пётр мужику.

Мужик переступил босыми ногами в пыли, ворохнул копну нечёсаных волос, покосился на Макарова.

— Говори при нём!

— Так чего тут говорить, государь? Дело простое: ловлю зайца — летом он ленив и бесстрашен — приношу в деревню и сажаю в погребицу на лёд. Суну ему сучьев и наплюну. А на пятой день он у меня начинает шерсть стару дёргать, и новой обрастать, белой. Ему, зайцу-то, холодно в погребице, ума-то у него нет, вот он и думает, что зима пришла. Белеет, косой.

Пётр кинул зайца в возок — всё развлеченье в дороге — и велел Макарову одарить мужика рублём.

— Ну, прощай, мужик! В немецких академиях тебе место! — сказал царь с улыбкой, а когда мужик шагнул к возку, не поняв царя, тот насупился: — Иди сено метай!

Возок покатился дальше. В оконце показался хвост пыли за драгунской сотней, а на обочине дороги был виден мужик. Он стоял, широко расставив ноги, спокойный и мудрый, будто хозяин всей этой земли, а над ним по огромному небу плыли крутобокие облака. Пётр долго смотрел на них, на эти белые дымки, чем-то похожие на пушечные выклубы, и вдруг неожиданно сказал Макарову:

— Отпиши Меншикову и на Дон: казнить токмо пущих заводчиков, а мужиков миловать.

Он приотворил дверцу возка, чтобы сплюнуть пыль. В этот момент возок въехал в березняк, и вдруг из придорожных кустов ошалело вырвалась крупная птица. Пётр вздрогнул от неожиданности, побелел и долго потом не мог прихлопнуть дверцу возка.