Обреченная - [91]

Он поднял Клинок и резко провел им по острому металлическому краю стола. Позолота сползала с него лентами, и, когда Алек снова поднял кинжал, я увидела обнажившуюся серебряную сердцевину.

Михаил зажал руками рану, будто мог удержать кровь, будто было еще не поздно.

— Ты не сделаешь этого, Алек. Ты всегда говорил, что не хочешь стать убийцей.

— Не хочу, — ответил Алек. — И делаю это только ради спасения жизней, Михаил. Чтобы спасти Тесс и бессчетное множество других.

— И себя! — презрительно фыркнул Михаил.

Прежде чем ответить, Алек подумал.

— Да. — И вонзил Клинок Инициации в сердце Михаила.

Следующий миг оказался ужасен. Михаил застонал, и этот стон в своем роде был таким же невыносимым, как предсмертные крики тонущих ночью пятнадцатого апреля. Это тоже был предсмертный стон. Алек выглядел потрясенным, и я обняла его сзади, вытянув руку вдоль его руки, чтобы смертельный удар мы с ним нанесли вдвоем. Михаил рухнул на пол мертвый, как и все остальные трупы в помещении. Алек как-то повернулся и заключил меня в объятия, и мы долго стояли, не отпуская друг друга, не в силах поверить, что сумели одержать победу над Братством. Надо льдом. Над смертью.

Несколько часов спустя я лежала в постели в небольшой гостинице Галифакса. Мерцающий свет камина играл на моей обнаженной коже. И Алека.

Победив Михаила, мы ускользнули через задний ход катка. Надеюсь, добрые люди, ожидавшие снаружи, смогут меня простить. Мы затерли кровь и положили Михаила на его прежнее место среди трупов. Хотя Алек и выглядел потрепанным, мы сумели почистить его и пройти по улицам Галифакса, не вызывая подозрений. Мы нашли эту гостиницу и сняли номер — вместе, хотя пришлось немного соврать.

— Мистер и миссис Марлоу, — произнес Алек, будто прочитал мои мысли, и неторопливо провел пальцем по моему плечу. — Может быть, очень даже скоро.

Меня это ничуть не удивило. Я почти с самого начала знала — что-то обязательно свяжет нас навечно, но все равно улыбнулась:

— Будет только справедливо, если ты сделаешь из меня честную женщину.

— Ты самая честная женщина на свете. Пожалуй, чересчур честная.

— Только потому, что, когда мы приводили тебя в порядок, сказала, будто ты выглядишь как подогретая смерть?

— Это один из примеров, да. — Но его голая грудь тряслась от еле сдерживаемого смеха.

Я его поцеловала, и на некоторое время он смеяться перестал.

— Когда мы наконец разлепились, он, тяжело дыша, сказал:

— Я-то думал, мне придется тебя уговаривать.

— Остаться с тобой?

— Со смертью Михаила опасность не закончилась. — Алек снова сделался серьезным. — Раньше или позже Братство снова за мной придет. Может быть, они появятся в Галифаксе через несколько дней, чтобы проверить, выжил ли Михаил. Им не понравится ни мое сопротивление, ни твое вмешательство. А я достаточно хорошо тебя знаю — ты обязательно вмешаешься. — Это прозвучало как особая похвала.

— Тебе не придется меня уговаривать по той же причине, по которой мне больше не нужно уговаривать тебя. — Я положила руку ему на сердце. — Когда пароход тонул… когда казалось, что времени больше не осталось, я все думала, как было глупо мучить себя и прощаться навеки на минуту раньше, чем следовало. А сейчас случилось чудо. Ты снова со мной. И на этот раз я никуда не уйду, Алек.

— По той же причине. — Он мягко улыбнулся. — Потребуется что-то более серьезное, чем Братство, чтобы снова разлучить меня с тобой.

Я придвинулась к нему, чтобы прижаться целиком, от виска до пальцев на ногах.

— А куда мы поедем?

— Хотелось бы мне остаться тут навсегда. В этом номере, в этой кровати. — Огонь раскрасил неукротимые кудри Алека в почти рыжий цвет. — Но ведь ты хочешь, чтобы я вел себя практично, правда, Тесс? Нам придется вернуться в Чикаго, хотя бы на время. Нужно уладить дела отца. Я не хочу брать на себя руководство «Сталью Марлоу», но нужно решить, кому я могу доверить компанию. И… я понимаю, что похоронить его мы не сможем, но мне бы хотелось поставить папе надгробный камень. Что-нибудь в память о нем.

Я сжала его руку, соглашаясь с ним, но спросить все равно должна была:

— А люди не будут удивляться, что ты… ну… жив?

— Да, но это довольно легко объяснить. Ты же говорила, что газетные сообщения о «Титанике» выходят по два-три раза в день и зачастую противоречат друг другу. Мы просто скажем, что меня случайно не внесли в список выживших, а сам я был ранен и до сих пор не мог послать им маркониграмму.

Да, это звучало разумно. И мне понравилось, как Алек сказал «мы», как он прекрасно понял: что бы ни случилось дальше, мы с ним будем вместе. Распластав ладонь по его мускулистой груди, я прошептала:

— И ты свободен.

Может быть, нам придется скрываться. — Пусть благородство и чувство вины больше не заставляли его отталкивать меня, Алек все еще считал, что обязан меня предостеречь. — Братство не отпустит меня так легко, даже если я вовсе отойду от дел «Стали Марлоу». Наверное, мне следовало бы сделать это прямо сейчас, пока они ничего не знают, но я не могу поступить так с дедом, бабушкой и кузенами. Прикинуться мертвым было бы для Алека лучше всего, но слишком жестоко. На это он не пойдет никогда. Я мысленно нарисовала себе ту хижину на границе, о которой он говорил когда-то: небольшую, но укромную и уютную, не пограничную заставу, а настоящий домашний очаг с вьющимся из трубы дымом и занавесками на окнах. Огородик с овощами для нас обоих и цветы для меня — просто поразительно представлять себе, что у меня может быть собственный клочок земли, где можно посадить цветы. Алек больше не будет вести образ жизни богатого человека. Я больше не буду прислугой. Мы станем равными. Вместе.