Образ жизни - [3]

— Все вышло как нельзя лучше, не правда ли, Джон? — Она сжала его руку. — И с этого момента все будет еще лучше. Ты выиграешь выборы, мы будем вместе, и…

Джон Хендерсон покачал головой.

— Не упрощай, — ответил он. — Ты же знаешь — это одна из наших больших проблем: все чересчур упрощено! Знаешь ли ты, что во время войны в мире было более двух миллиардов человек, и почти сто восемьдесят миллионов — в одной этой стране? А сколько людей живет на планете сегодня? Двадцать миллионов максимум. Никому не известна точная цифра — потому что у нас нет переписи. Столь много вещей мы утратили и должны вернуть. Во-первых — государственные школы. Мы не можем продолжать, воспитывать наших детей в фан-группах вечно. И мы должны учить их фактам, а не мифам. Мы должны готовить больше инженеров, ученых и техников — и меньше писателей, художников, операторов мультиграфов. Конечно, у нас есть и машинисты поездов, и пилоты хайнлайнеров. Но их мало — нужно гораздо больше! Нам нужно еще лет пятьдесят, чтобы разобрать руины наших городов, а потом…

— Бога ради, ты говоришь так, будто выступаешь с предвыборной речью, — осадила его Эйвис. — Совсем как папа!

— Твой отец — замечательный человек, — сказал Хендерсон. — Не знаю, смогу ли когда-нибудь воздать ему за все, что он сделал для меня. Он обучил меня всему, что я сейчас знаю — а когда-то ведь я был просто желторотым юнцом из фан-клуба Питера Бигла! Он сказал, что выбрал меня в будущие президенты, и я частенько подозреваю, что точно так же он выбрал меня на роль твоего будущего мужа.

— Я тоже, признаться, так думала, — смущенно пробормотала Эйвис. — Но хватит с нас политики.

И до самого конца для они просто беззаботно гуляли — как и весь остаток тех славных выходных. А в следующий понедельник все уже стояли на ушах: Лайонел Дрейк получил внезапную радио грамму, призывавшую его в штаб-квартиру в Старджене — новом городе, что был возведен на задворках того, что некогда являло собой Филадельфию. Эйвис сопровождала его весь день, оставив Джона Хендерсона одного на ферме с домработниками и секретарем.

Хендерсон провел утро, просматривая свои сообщения для прессы в текущих фэнзинах и готовя заявление, осуждающее гротескные теории сумасбродною культа Альфреда Ван Вогта, возникшего во время президентской кампании и угрожавшего как ЛАФКИ, так и НАФЛ. Цензурировать книги Ван Вогта он не стал бы — кардинальный принцип фандома гласил, что вся НФ-литература, спасенная из прошлого, должна быть сохранена и переиздана в образовательных целях, — но счел нужным предостеречь фэнов, чтобы те не воспринимали вычитанное у старины Вогта слишком буквально. Что было бы, писал он, если бы мы воспринимали Бестера и Сирила Корнблата как историков? Следует помнить, что многие Мастера писали аллегорично, иносказательно. Иные из них в глубокой мудрости своей сочли нужным научить своих современников соразмерно знаниям своего времени, другие же, такие, как Фредерик Пол или Ганс Христиан Андерсен, отпускали фантазию на волю и создавали сказки. Экстраполяции Ван Вогта не были предназначены для возведения в статус нового Евангелия.

Не были? Так ли все просто?

Едва смеркалось, Хендерсон вышел на прогулку — но не своим с Эйвис излюбленным путем, а через поля, в сторону группы заброшенных ферм рядом с разбомбленным перекрестком. Хендерсону хотелось побыть наедине и поразмышлять. Да, он был кандидатом в президенты, любимцем именитых фэнов, раздававшим практические советы по правильному пониманию культовых текстов. Но сам-то он понимал их верно? Конечно, он прочел эти книги — буквально все, что были спасены из-под обломков. Порванные и потрепанные издания «Гном Пресс», коллекционные реликвии, выпущенные «Даблдеем» — все это давно уж было переиздано и подлежало изучению во всех школах при фан-клубах. Хендерсон никогда не подвергал сомнению авторитет Отцов-Основателей. Когда поисковики наткнулись на пособия по физике в разрушенных архивах университетов, они сопоставили сведения из них с работами великих мастеров-фэнов и обнаружили, что те основывали свои работы на здравых научных принципах, что послужило несомненным доказательством тому, что писали они для распространения рационального знания. Но иные из их продвинутых концепций — искусственная гравитация, космические перелеты, телепатия и телекинез — не были описаны в учебниках. Хендерсон спрашивал и Дрейка, и остальных об этом. Дрейк сказал ему, что, несомненно, такой человек как Хайнлайн обладал множеством полезных знаний, но не торопился раскрывать их правительству. Возможно, каких-нибудь тридцати лет хватило бы человечеству, чтобы «дорасти» и отправиться к звездам, но эти тридцать лет ему никто не дал — сильные мира сего злоупотребляли теорией атома и предпочли тотальное разрушение всего и вся.

Так гласила история. Но так ли все было на самом деле? Кое-что порядком озадачивало Хендерсона. Он не был ни еретиком, ни лже-фанатом, но от вопросов отмахнуться не мог. Если в старые времена фэны были преследуемы и бессильны что-то изменить, как бы Хайнлайна вообще допустили на аудиенцию в правительство? Почему некоторые работы мастеров сохранились в книгах с твердой обложкой, а произведения других, столь же известных, так и не были найдены в руинах? Почему не находили копии первых фэнзинов? Конечно, почти все было уничтожено в годы войны, и бумага была самой легкой мишенью огня — но хоть где-то несколько номеров должны были сохраниться. Адреса многих Мастеров были известны; почему же тогда поисковики не приложили особых усилий к обнаружению архивов Дона Форда, Беа Махаффи, Редда Боггса? Ничто, кроме их имен, не сохранилось — сама собой напрашивалась мысль, что дело нечисто. Хендерсон не знал, был ли Дон Форд родственником Генри Форда, производителя автомобилей, была ли Беа Махаффи строгой пожилой дамой или улыбчивой молодой блондинкой, не ведал, существовал ли на самом деле такой всезнающий гений, как Редд Боггс — или он был всего лишь легендой, этаким геральдическим образом для ЛАФКИ?