Образ мира в тексте и ритуале - [201]

392. Казали, шо ходять <…> У нас коли́сь, говорили, у́мерла и чэтверо детей покинула. Трое маленьких, чэтвертое ма́лесеньке соўси́м, так. И мужык остаўся ужэ з им. И ён спить, дитя, ноч, спить, спить и спить, и ён прислухаеца, дак оно цок-цок-цок-цок. Так казали, а чого, то нихто нэ знаеть. Ну, ён прожыў можэ десять дней. Да кажэ, дитя ужэ, значэ, сцэ и ён то чуе, што кача́е дитя. Дак ён, ка, тому пожалица, тому. Дак кажуть, а ты купи нового горшка да тое дитя, як сцэ, да возьми да горшка переве́рни на стол. И ён жэ, дурак, послухаў, так жэ и сделаў. Купил горшка. Дак он не знае, куда делося. Дак ему она здалась во сне: «Я год, кажэ, была на том свете. Да Бог меня отпускаў, помогати тебе дитя годовати». И ужэ ребёнок крыча́ў и крыча́ў ночью (Копачи, ЕМН).

393. Мать памерла при родах – год хадзила гадаваць дзиця. И ў дзень хадзила, и ў ноч. А як чэрез год стали людзи памираць, дык ее ночью адкапали и зацесали ў грудзь асинавы кол. Яна пишчала (Бабичи, ВВК).

Приход к тоскующим родственникам

(матери к детям, ребенка к матери)

394. Мати поме́рла, я остала́с ўодна. Одна-единая. Ну, я когда йшла ўэзде, я плакала. Плакала и гукала мати. От однажды, мае сонцэ захо́дзить, захо́дить мати ў хату. Дьверы стукнули, я коло стола была, я повернулас, мати пераступила порог и ана стала. Я гляжу на ее – ни слоўа. Ана глядить на мене – ни слоўа. А под окном токо слышу матерны голос: «Не дожыдай да обсыпай маком». А што обсыпай маком и яким маком – не сказала. Я глянула ў окно – матерь нема у хати. На заўтрашний день ужэ она пришла пораньшай. Короўа пришла, я подоила, только пришла ў хату, молоко процадила да набрала ў кружку молока налила – яко е. Я токо к столу, дьверы стукнули, я сразу повернулас – мати опять стоить. И ўроди я довольна, и знаю ж, што она похоронена – она не прышла. Опять слышу: тут мати стоить, за сте́наю под окном чую матерьны голос: «Не ожыдай, а обсыпай маком». И я стала бабом говорыть, оные сказали, што шукай маку видуну и обсыпай. От я на заўтрашни день найшла маку, обсыпала хату, а на трэти день токо почула голос – не матерни, гово́рыть: «Но, шчасливая ты». И бульшэ матерь не бачыла, и бульшэ голоса нияко не чула, ничо́го. То ж мати не ходила, то неки чорт ходиў (Стодоличи, ОВС).

395. [Одна женщина тосковала по своей умершей матери, плакала по ней.] И матка тая прийдить к ей. Ана видить, а мы не видим. Эта сатана быў. Стала та Маша сохнуть. [Тогда, наконец, позвали попа, молебен служили и на окнах, на дверях и над ее постелью крестики ей написали. И он отошел. Как отошел,] окны аж задражали: «Помнила б ты, гърить, – сваю мамачьку!» И с тых пор хрёст мы палажыли плакать (Радутино, АВГ).

396. В двенадцать часов ночи в окно кто-то постучал. Муж поднялся, но никого нет. Потом соседки говорили: пакинь плакать, а то покойница снова придет (Кочище, ЭГА).

397. Женшчина тужила моцно по помершему чоловеку, он стал до йии ходить; як вона заболела, он до ей и в больнице ходил, пока не помэрла (Тхорин, ЕВМ).

398. Онь на Золотум <название села> ото умэ́р сын, а дру́ги дэсь убыл чэловика да его тожэ дэсь там яки <…> унистожыли. То вона [мать] ужэ по этых сынах плакала, плакала, плакала, нико́ли нэ утихала, нэ улэгала. Той там ужэ далэко, а этой, той близко, то прыходыў, прыходыт ее сын. И прыходыт – оно́ сонцэ заходыт, то ужэ вун [злой дух] убираетса в его ту́луб да и прыходыт до еи. Ну, а вона вжэ… то ж мати, але то вжэ ж вона знае, шо то ж такэ дило, ну, то юй дораили ужэ, то люди жэ ж, вона стала людя́м разказовать, шо такэ, сонцэ зайдэ да вун, ка, прыходыт ужэ ў хату, идэ, вскруз идэ, по хаты ходыт, робит шо якэ такэ: чы корову вижэнэ и свинни повыпускае и такэ, и вроде так «я хозяин». Ну, а юй вжэ дораили: як сонцэ зайдэ, то ты намишай тиста да и меси его до двянацати часов. И меси все это тэе тисто. Як вун придэ, то вун будэ питать тэбэ: «А шо ты, мамо, робиш?» А вона кажэ: «Коровая́ мэсю». – «А на шо тоби <…> а кого ты жэниш?» А она ка: «Хиба ж ты нэ чул, шчо сын з матэрою жэница, да мэнэ заставили, шоб я коровая́ пэкла». Як вона ему так сказала, то вун, кажэ, як бразнуў двэри́ма и пошоў и на сён [?] дэнь пушоў. Да шэ й кажэ: «А хиба ж можно сыну з матерою жэница?» А вона да кажэ: «А хиба ж можно мэртвому да чэловику да по жывуй зэмли… да до жывых людэй ходить». А вун, ка, як бразнуў двэри́ма да и … (Озерск, СНЖ, АЛТ).

Предъявление претензий и просьб

399. [После поминального ужина на ночь на столе не оставили еду для покойников, как положено. Ночью покойная мать явилась к дочери во сне], крепка цесанула ў бок, чуць ис пе́чи, ка, меня не скинула: «Сама павечэ́рала, а мне не аставила» (Дубровица, СМТ).

400. Сасе́д пасмеяўся над бабами, кали дзеды́ гатовили. Кажэ: «Нема дзедо́ў, бабские ву́думки». А ночью яны яго будзили, ў стреху сту́кали (Жаховичи, ВИС).

401. Один раз померла женчина и ўсе матери своей яўлялася, як голос, и ўсе гомонит: «Дай мене ниток цветных, дай мене ниток цветных». Ну, и матка пошла и зарыла ей на могилу. И перестала ходить (Ст. Боровичи, ЕЯС).

402. Так удумалася она, што ўжэ нэчистые до ее́ подходят. У ей хлопчык отравиўся. Поховали его, да она дужэ ўдумаласи. Цэ нэчистый, як хлопчик тый, заходе ў хату: «Ты карточки мои нэ так поставила, нэ давала и́сти», – кажэ ей. Тоды пэрэхрестилась она и чуе: двери – бух, а нэ открываеца ничого и никого нэма (Вышевичи, ЛМИ).