Образ мира в тексте и ритуале - [113]

Йеден? – Йеден йес пришол, йеден іт. – Два? – Йедна драга, другий ти. – Три? – Што три баби знайут, ниґда не затайат, ўсе на сьвіт вийаўйат. – Штірі? – Хто ма штірі колеса, ма цьілий віз. – Пйат? – Хто ма пйат дьівок, велику старіст ма. – Шіст? – Хто ма шіст воли, може з йедним плугом і з йедном бороном за нима такой боронити. – Сьім? – Хто ма сьім синіў, хоць кому сьа може до польа заставити. – Вісем? – Хто ма вісем волиў, може з двома плугами орати. – Деўйат? – Хто ма деўйат веприй, може каждий день солонину йісти… I пошол дьабол пречь [там же: 6].

Одно сонце на небi, двоє очий, троє трійцьи у церкві, чотири коліс у возі, пйить палців, шеста долоньи, сім братів йик си бют най си осьмий мiшьиє, девйить вепрів вігулив у дурньи… [Шухевич 1908: 135].

…приходит пiд вiкно чорт i питаєся: «А що, є ти вдома?» Той каже: «Є!» – «Ну що, – каже, – що – перше слово?» – «Господь Бог!» – каже: «Друге – син божий, трети – Тройця свята, четверти – штири колисi в возi, п’яте – п’ять пальцiв в руцi, шесте – шiсть волiв в плузi, семе – дав чорт на виплат сiм кабанiв, вiк вiком пропали!» – Той тогди, як кинув кошiль грошi[й] через вiкно, засипав пiв хати i каже: «На! Розживайся!» [Левченко 1928: 32].

Украинские сказки все же сохраняют связь с «песенными» числовыми текстами: при явной тенденции к замене христианских толкований бытовыми в них сохраняется некоторая автономность числового текста и его магическая функция. В белорусских сказках остается лишь мотив разгадывания числовых загадок черта как магический прием, но сами вопросы предельно редуцированы и уже не воспринимаются как самостоятельный компонент:

…черт подышов под вокно: «Человеча, кажець: а што ўдвух?» А человек отвечаець: дорога корочей! – А ўтрёх? – Молоциць ляхчей! – А ўчетырёх? – спрашуець ен у яго. А ён кажець: ня черци б у цябе грошій просили, каб мы ўчетырёх молоцили!.. Тоды чорт и побег; потому мужик отгадав уси загадки [там же: 52].

Слухай жа: што ты один у хати? – Встану сярод хаты и растопыру руки, и я ня тые стяны ня дастану, ня тыя! – Ну, добро! А што ўдвох? – А ўдвох мы идом дорогой десять вёрст, здастца за одну. Удвох дорога корочей! – А ўтрох? – А ўтрох молотить ляхчей! – Ну, старик, верно отгадав загадки! [там же: 83–84].

…выскакуець из икипажу прежній яго госць. Подбегаець под вокно пот кутнее – и скричав: што раз? Отвечаець етый старик, который на лавцы: дорога длинна! – Што два? – Дорога корочей! – Што три? – Коли б я у три сохи ‘рав, дык бы ня чорт твое гроши брав!.. Сычас зареготав и счез. Отгадав! [Романов 1891: 213].

…Gdy przyszedł ów diabeł, zaczyna pytać: «Dwa?» – Dostawszy ową mądrość od baby odpowie dziad: «We dwoch dobre mandrowaty». – Tri? – We troch dobre mołotyty. – Czetiri? – Czetyry kołesa to-j wiz (wóz). – Piat’? – Piat’ konij to-j płuh. – Szest? – Szest woływ to-j płuh. – Siem? – Kto siem korow maje, syr i masło maje. – Osm? – Kto wisim doczok maje to-j weczorynki sprawlaje. (Когда пришел этот черт, он начал спрашивать: «Два?» – Наученный бабой, дед ответил: «Вдвоем хорошо в пути. – Три? – Втроем хорошо молотить. – Четыре? – Четыре колеса у телеги. – Пять? – Пять коней – плуг. – Шесть? – Шесть волов – плуг. – Семь? – У кого семь коров, у того есть сыр и масло. – Восемь? – У кого восемь дочек, тот и вечеринки устраивает) [Kolberg 52: 450–451].

В качестве еще одного примера «обытовления» жанра числовых текстов можно привести недавнюю (1991 г.) русскую запись из с. Крылатовка Ревдинского района Свердловской области[38]:

А вот как робятёнка считать учили. Возьмут ладонку, пальчики загибают, а к каждому пальчику свои слова:

Один – один Бог на небе,

Два – два бережка у речки,

Три – до трех раз прощенье,

Четыре – колеса в телеге,

Пять – пять рук на косовишше,

Шесть – крест о шести концах,

Семь – недель великопостных,

Осемь – осемь снопиков в суслоне,

Девять – девять грешников в аду,

Десять – десять пальчиков у Васи.

В этом тексте любопытно сочетание бытовых и религиозных толкований, соответствующих его «учительной» функции.

Приведенный материал проливает свет на соотношение числовых мотивов в некоторых письменных и устных текстах славянского фольклора – при всех жанровых различиях и разнообразии трактовок отдельных чисел, остается неизменной магическая функция порядкового счета и потребность в семантизации числа, независимо от того, закрепляется ли за числом некий сакральный смысл или конкретное предметное соотнесение[39].

Структура и поэтика фольклорного текста

Предметные оппозиции и их символические функции

Много лет тому назад в нашей совместной с Л. Н. Виноградовой статье о венике [Виноградова, Толстая 19936] мы попытались кратко определить основные признаки (свойства) предмета (в частности артефакта), релевантные для его концептуализации и символизации в языке традиционной культуры, – утилитарная функция, форма, цвет и другие внешние признаки, отношение к другим предметам (вхождение в ряд), характерные для него параметры места и времени, его «происхождение» (способ изготовления, материал и т. п.), его типичные «владельцы» или «деятели» и др. В настоящих заметках я хочу продолжить тему предметного кода культуры и коснуться вопроса о предметных оппозициях, т. е. об антитетическом противопоставлении предметов (часто ситуативно или контекстно обусловленном). Например, в свадебной песне, записанной в Заонежье, в обращении невесты к родителям: