Обратный отсчет - [4]

Истошный людской крик до сих пор стоит у меня в ушах, как и звук ударов кулаками о бронированную дверь. Лишь через пару недель мы, наконец, решились открыть гермодверь и узнать, что происходит снаружи. Идти никто не хотел. Страх перед неизвестностью сковывал волю. Среди мужиков бросили жребий. Выбор пал на пять человек. Как оказалось – смертников. После выхода наружу, из пяти разведчиков вернулся только один. Под бешеный стрёкот дозиметра, задыхаясь от рвоты, он рассказал, что на поверхности царит ад. Повсюду на больничном дворе, на сколько хватает глаз, лежат разлагающиеся тела. Мужчины и женщины, старики и дети… Подольск превратился в город мертвецов.

Я не завидую разведчикам, ведь им, чтобы вылезти наружу, пришлось рубить раздутые тела, устилавшие лестницу, ведущую наружу, топорами. От смрада не спасали ни ОЗК, ни противогазы. В тот день умерла последняя надежда на спасение, и мы поняли, что здесь – в подземье – мы застряли всерьез и надолго.

Кто-то после того дня тихо сошел с ума. Кто-то наоборот – рвался наружу, не веря рассказу умершего разведчика. Дошло до того, что Колесников распорядился поставить возле гермодвери вооруженную охрану, чтобы никто не вздумал открыть ее.

Так мы превратились в укрываемых. В какой-то степени нам повезло. У нас были запасы еды, скважина, топливо для дизель-генератора. Не очень много, но все же, поначалу хватало, чтобы не сдохнуть. Но что дальше? Голодная смерть?

Спустя три месяца, как мы запечатали «герму», пришлось бросить жребий. На кого пал выбор, должен идти на поверхность. Если откажешься – умрешь. И мужики, понимая куда им предстоит выйти, шли, слыша позади себя шепот голодающих: «Спасибо…».

Разведчики искали все – от еды на складах до амуниции и оружия, каждый раз пытаясь расширить зону поиска. За глаза их называли «команда мертвецов». Жребий бросали примерно раз в два-три месяца. Мы знали: тот, кто вышел наружу, уже не жилец. Все, кто возвращался в Убежище, вскоре загибались от лучевухи. Кого-то на городских окраинах, где уровень радиации снижался, убивали мародеры или атаковали сбившиеся в стаи бродячие псы. Но иного выхода не было. Смерть поисковиков продлевала жизнь всем нам.

Не верьте, что беда сплачивает людей. Она лишь обнажает сокрытое. Будит того первобытного зверя, который заточен в каждом из нас, в клетке под названием «цивилизованность». Но стоит чему-то случиться, как инстинкт выживания заставляет вчерашнего тихоню взять нож и перерезать горло соседу по блоку. Словно внутри что-то щелкает от осознания того, что все – это конец, законов больше нет. Помощь не придет, нет ни полиции, ни МЧС, ни армии, каждый сам за себя. А если ты слаб, то тебя прикончат первым. Поэтому люди сбиваются в стаи. Кучкуются, понимая, что в группе легче выжить. Стая дарит чувство защищенности. Мир со временем сужается до размеров блока, отсека, забитого до отказа людьми. Все, что снаружи, – другой, опасный мир, населенный врагами. Стадное чувство берет верх, а кто не в нашей стае, тот против нас!

Другой, а не ты, съест твой кусок, выпьет твою воду, вдохнет тот воздух, что нужен тебе. И поэтому надо убивать, убивать, снова и снова, чтобы прожить на день дольше, чем твой враг. «Умри ты сегодня, а я завтра», – это понятие лучше всего подходит к тому, что творится в Убежище. Здесь и сейчас.

Отделения для укрываемых переполнены. Здоровых все меньше. Скудные запасы провизии тают на глазах, а того, что изредка приносят с поверхности поисковики, едва хватает, чтобы не протянуть ноги. Еда и вода в мире – после – приобретает особенное значение. За пачку сигарет, за спиртное, за «бомж-пакет» с лапшой с привкусом мяса или курицы люди готовы перегрызть любому глотку. Кто не прошел через настоящий голод, никогда не поймет, как можно слизывать с пола случайно пролитую похлебку, отдающую тухлятиной.

Правильно говорят, что беда не приходит одна. Любая нештатная ситуация, любая неполадка с оборудованием грозит смертью. Я помню тот день, когда, примерно через полгода нашего вынужденного затворничества, скважинный насос вместе с фильтрами вышел из строя, и нам, пока смертники искали запчасти, пришлось качать воду вручную.

Воду…

Я усмехаюсь. Именно так теперь называется пахнущая канализацией мутная жидкость, которую, прежде чем пить, необходимо профильтровать, долго отстаивать, чтобы от контакта с кислородом выпало все железо, а затем кипятить.

Так проходил месяц за месяцем. Каждый день – борьба со смертью. Мы менялись вместе с окружающим миром, приспосабливаясь к жизни после, закаляясь в ядерном пламени. Те страшные дни словно подернуты в моей памяти туманом. Что-то помнится хорошо, что-то исчезает во тьме временных провалов. В этом аду прошел год, второй, начался третий. Уровень радиации понизился, выходить наружу стали чаще, но это принесло нам лишь временное облегчение. Поисковые группы стали пропадать без вести.

Во взглядах большинства читалась безысходность. Помимо голода и туманных планов на будущее Убежище постоянно будоражили слухи о невесть откуда взявшемся загадочном Стрелке, методично отстреливающем разведчиков и поисковиков. С каждым днем желающих выйти на поверхность, – даже за дополнительный паек, – становилось все меньше. Умирать никто не хочет, даже если твоя жизнь больше напоминает животное существование. Мы – крысы, забившиеся по своим норам и отчаянно молящиеся всем богам сразу, в надежде, что сегодня сдохнет кто-то другой, но не ты.