Обратный отсчет - [54]

— Наверное, так, — улыбнулся Чип. — Стало быть, тезка.

— Тезка?

— У нас с ним одно имя. Я тоже Миша. Михаил Коржава.

И они познакомились.

Они говорили долго, пока не перебрали множество тем — от корриды, фиесты и русских пельменей до секретов виноделия, где род Деда оказывается весьма преуспел; от работ Эль Греко и Веласкеса, возможности реставрации тоталитаризма в России до сумасшедшей архитектуры Гауди, которую Чип наблюдал в Барселоне и ее окрестностях. И чем больше они говорили, тем уютнее становилось Чипу и тем меньше ему хотелось покидать человека, чей род уже не одно столетие превращал виноградный сок в вино — Чип оценил молодой янтарный мускат и терпкое красное трехлетнее — и в чьих жилах скорее всего вместо крови пульсировало расплавленное Солнце.

А потом Дед показал Чипу свою наваху с инкрустированным лезвием и блеснувшей, словно зрачок пантеры, канавкой — кровостоком. Дед сказал, что наваха досталась ему еще от отца. А Чип подумал, что он-то рос без отца и поэтому его наследство — лишь поиски утрачиваемого мужества. Чип твердо решил встать предстоящей зимой на сноуборд[7] или совершить затяжной прыжок с парашютом — эстетский бунт, он же паника перед нашествием Андротина, вернее, перед нашествием Вечной Бабы.

— Я хочу выпить за вашу страну, — провозгласил Чип тост, — где не прошел… где не прошел бабизм.

Дед его не понял. Чип пояснил. Дед пришел от этого в восторг.

— Они у нас никогда не пройдут, — расхохотался Дед. Оба уже были прилично навеселе, и Дед погладил свою наваху. — У нас есть что передать сыновьям. — Потом он указал на стайку красавиц, потягивающих какой-то коктейль в ожидании заблудившихся в этой ночи кавалеров, его глаза хитро заблестели. — Но пасаран[8], амиго!

— Но пасаран! — засмеялся Чип, и они выпили.

А потом появилась Ирланда Мари Пасс, и Чип понял, почему «но пасаран». Дед, с гордостью поглядывая на нее, заявил, что Ирланда — его младшая внучка, приехавшая на каникулы со своими университетскими друзьями. Сейчас эта веселая компания, нарядившись группой поющих хитанос — цыган, возвращается с фиесты, бушующей в центре города, и, если Чип хочет, Дед может попросить их что-нибудь исполнить. Они хорошие ребята, а об усталости им думать еще рановато. Чип сказал, что будет им очень признателен — в какой-то момент ему показалось, что эти люди его родственники, что он — испанец и просто вернулся домой после долгого отсутствия. Алкоголь… И они запели. Чип услышал гитару, совсем непохожую на тоскующую по воле гитару российских просторов. На этой желтой земле, что смотрит в небо (бездонную синь неба? над всей Испанией безоблачное небо?!) огромными глазами, где безрассудство любви переплелось с пьянящей готовностью к измене, где из-за женщин готовы сражаться на ножах, навахах с инкрустированными лезвиями, для того чтобы на ближайшей фиесте менять подруг, не сожалея (как перчатки? так было в какой-то нашей песенке?), где ласка может быть беспощадной, а нежность в состоянии убить, и все это очень весело, — на этой земле была рождена совсем другая гитара. Чип растворялся в этой музыке, лучшая ночь за последние годы. Первобытная, забытая пляска и множество веков, целый слой, возможно, самой рафинированной культуры Запада в гремучей смеси с Востоком. Чип балдел — алкоголь, ритм фламенко, взорвавший мир до полноты бытия, Испания — расплавленное, выплескивающееся Солнце, и танцующая Ирланда Мари Пасс — юная девственница, Кармен, невинна, сладострастна, расточительна и недоступна… Ох, Дед, как же бы я хотел трахнуть твою внучку, а может быть, пить с ней молочный коктейль трубочками из одного стакана. Безупречность жеста — руки поднимаются к волосам и еще выше, пронзая звездный бархат ночи, и — парадоксально! — в глубине ладоней (Дед смеялся, когда Ирланда подавала Чипу вино, а потом они волокли его танцевать) живет тепло заботы или, быть может, уже осознаваемого материнства. «У южных женщин щедрые руки», — скажет Чип. Еще алкоголь, изящество породистой кобылицы, Тулуз-Лотрек, пришедший на память, к черту Тулуз-Лотрека! Чип балдел. Великолепный Дед, им есть что передать не только своим сыновьям! Чип не знал и поэтому не мог себе признаться в том, что он, наверное, влюбился. Просто-напросто влюбился, как это происходило, происходит и будет происходить с миллионами других людей. Он этого просто не знал. Чип был надежно защищен от всякой эмоциональной дребедени; он был циничен, весел, жесток и часто великолепен. Поэтому — просто потрясающий Дед, отличная вечеринка и живые, по-настоящему ЖИВЫЕ люди вокруг.

Чип ошибался. Он понял это через несколько дней, когда Ирланды уже не было рядом. В очередной раз Чип оказался в постели с наскучившей ему белокурой певичкой, для которой они снимали здесь клип. Певичка была откровенной блядью, ненасытной самкой, трахающейся со всеми подряд на пути своей бестолковой звездной карьеры. Сказать, что это ей нравилось, было бы ошибкой, именно ошибкой, а не сильным преуменьшением. Она утоляла голод, неистовую жажду своего рехнувшегося бездонного влагалища, черной дыры, которую невозможно было наполнить. Чип знавал веселых девушек, искательниц секс-приключений, получающих удовольствие, как ценители от хорошего вина, и желающих испробовать нового. Но здесь, если Чипу стоит продолжить аналогию, была черная пьянка, дикий запой, иногда попахивающий болезнью. При своих весьма недурственных внешних данных она могла сделать карьеру супершлюхи, и музыкальные опыты, к чему она, кстати, не имела особых способностей, здесь были вовсе не обязательны. Хотя, по большому счету, ему на все это было глубоко наплевать: он получал свои денежки, «гонорар за предательство», как любил пошутить Чип, две недели съемок в Испании подходили к концу, и дальше свое путешествие в поисках вечного фаллоса она продолжит уже без него.