Обратная сторона Соляриса - [7]

Снаут у Лема или Лем за Снаута вдруг начинает оправдываться, что никаких грехов за ним, кроме тайных фантазий, не было. И в самом деле, шокирующий праздник Пурим и «книга Есфири» – это, по всей видимости, мстительные фантазии, никогда не имевшие место в жизни. Как подросток, вечно обижаемый во дворе, даже не нафантазирует, а увидит сон, где он, обладая внезапным могуществом, мстит всем обидчикам. Впрочем, переехав в соседний город, он вполне может рассказывать этот сон, как бывший наяву.

Однако, есть одна незадача, в России эта небывальщина, фантазия, сон, мечта еврейского мальчика стать силовиком – сбылись в 1917 году, но тоже быстро закончились, когда русские удовлетворили любопытство и переняли у очередных учителей важный чекистский опыт.

Снова, как и с немцами, почти сбывшаяся мечта толкает Снаута подговорить европейского Криса и американского Сарториуса на новый эксперимент над «живым океаном». В последних главах Солярис облучают запредельно жестким идеологическим оружием, транслируя европейские мысли и ценности?

Только какой в этом смысл, если «живой океан» уже давно проник в самые дальние закоулки цивилизованного разума? Никакого смысла, кроме невротического желания причинить боль за саму способность читать тайные мысли.

6-7 ноября 2011 г.

Часть 2. Пробуждение любви

Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.

/1Кор 13,7-8/

«Солярис» Тарковского не продолжает или не дополняет «Солярис» Лема, а составляет параллельный ему совершенно особый мир. Сюжет из книги здесь – одна из многих цитат. Но через это уравнение Лем возведен в степень одного из классиков мировой культуры.

Понять смысл фильма можно, не читая книги. Но знание замысла книги необходимо для прочтения диалога между авторами двух миров. С самого первого кадра Тарковский предлагает ответы на вопросы, выбранные Лемом для безуспешного диалога с европейскими коллегами. И с первого кадра ясно, что для Тарковского тайнопись Лема – открытая книга.

Скрытая полемика Лема с Сартром по поводу европейского прочтения «инь и ян» как цивилизованной формы, строго отрицающей размытое и грязное содержание природы, – это, скорее, попытка примирения, удержания от «тошнотворной» самоубийственной крайности. Тарковский сразу же дает контрпример, показывая красоту «экзистенции», скрытой под блестящей формой водной глади.

Водоросли в потоке воды, спутанные пряди травы на лугу, заросший ряской пруд с темными стволами старых ив – это та самая вечная красота, которую нужно только захотеть увидеть, найти для этого лучший угол зрения. Да, этот видеоряд – еще и цитата из фильма Довженко «Земля», что превращает диалог авторов в диалог цивилизаций, Европы и Руси. Но этот диалог начинается сразу с повеления разуму учиться у спасающей мир красоты, достойной храмовой музыки Баха.

Заканчивается этот вводный диалог еще одной цитатой из еще не снятого, но предвосхищенного Тарковским фильма Г.Реджио «Кояанискаци» (1983). Для скромного бюджета советского фильма прием затяжного прыжка в серые бетонные дебри современной цивилизации был удачным. Другой фильм на эту же тему – «Стена» А.Паркера тоже случится лишь в 1982-м. Вместе это и есть признание «русской правды» в диалоге культур.

Лем упрекал режиссера в извращении его замысла: «Тарковский в фильме хотел показать, что космос очень противен и неприятен, а вот на Земле — прекрасно. Я-то писал и думал совсем наоборот».

Это несправедливый упрек. Тарковский очень бережно вписал замысел Лема в контекст своего замысла, позволяющего ответить на вопрос, неявно поставленный Лемом: – А зачем собственно Людям космос? Как и Тарковский с выходом своих фильмов, Лем с изданием написанного немного раньше романа в 1961 году стал весьма злободневным провидцем. Речь не только о первом полете в Космос, но и о Стене как символе отчуждения и условии будущего диалога.

Драматический акт прощания Кельвина с отцовским домом и родным уголком природы отражает именно этот мотив бегства с неуютной Земли. Сначала нам дают прочувствовать красоту и тепло дома, от которых очень трудно оторваться. Нельзя поверить, что Крису хочется отсюда улететь. Однако ссора с Бертоном, желание изгнать его, а потом диалог с отцом расставляют точки над i.

Внешность актера Дворжецкого более чем подходит для пришельца из другого мира. Этот «правильный» мир показан в черно-белом видео за окном машины Бертона. Этот серый мир вторгается в красоту цветного мира, созданного Отцом, в виде страха сына Бертона перед никогда не виденной красотой доброй лошади.

Кельвин убегает не от красоты Земли, а от цивилизации, нависшей над последним уголком живой природы. Мост и проезжающие машины дают понять, насколько близка нависшая опасность, бороться с которой Крис не в силах. От этого страха и бессилия он и бежит в дальний Космос, чтобы не увидеть смерти отца и разрушения храма. Это явное бегство раскрывает тайну предыдущего ухода Криса от любящей женщины, которой он не может ответить своей любовью.

Тема любви пронизывает картину Тарковского насквозь – от первого кадра с Крисом до финальной цитаты из Рембрандта. И это главная антитеза к роману Лема, где любви нет совсем, а есть болезненная адаптация к отсутствию любви, трагикомедия неудобных и неприличных положений. У Лема вместо романтики – типичная европейская мелодрама. (Она его за муки полюбила, а он ее замучил за любовь.)