Обратная сторона радуги - [11]

Когда от центральной станции в Иерусалиме отошел в Хайфу скорый поезд, молодой офицер взял полистать забытый кем-то журнал, но либо журнал оказался неинтересным, либо парень окончательно выбился из сил, читать он передумал, достал из нагрудного кармана цветной снимок и стал внимательно его разглядывать.

На снимке были изображены двое молодых мужчин в форме офицеров воздушно-десантных войск, стоящих перед ветряной мельницей, той самой мельницей, выстроенной в Иерусалиме лордом Монтефиоре. По назначению мельница Монтефиоре так ни дня и не проработала и только добавляла сюрреализма в общую картину.

Как будто подчиняясь законам иерусалимских контрастов, офицеры на снимке были абсолютно разными: высокий, статный брюнет и маленький рыжеволосый толстячок с добрейшим лицом и веселыми глазами. Но сторонний наблюдатель сразу понял бы, что перед ним два крепких друга, а если бы не израильская военная форма и не достижения современной фотографии, смело предположил бы, что именно эта картина вдохновила Сервантеса на написание Дон Кихота.

Поезд, меж тем, набирал скорость, а тот самый рыжий толстячок, Беньямин Кауфман, спрятав снимок, задремал, положив голову на новенький офицерский рюкзак.

– А теперь прошу любить и жаловать, – говорил доктор биологических наук Рубен Боннер. – Госпожа рибосома, самая скромная из органелл живой клетки. Замечена всего в 1958 году, и пока красавица ДНК позировала со своими крестными отцами Уотсоном и Криком для всех научно-популярных изданий, рибосома работала без передышки.

– Такая малюсенькая, – умилилась девушка в традиционном мусульманском платке и неожиданно модных джинсах.

– А всеми своими белковыми молекулами живая клетка обязана именно ей. Думаю, с гемоглобином, разносящим кислород от легких по живым клеткам или родопсином вы давно «на ты», хотя бы потому, что имеете зрение. А теперь наглядно оценим масштабы деятельности малюсеньких рибосом на примере, скажем, фиброина и серицина. Так, будущее науки, кому из вас о них что-нибудь известно?

Взгляды студентов с надеждой устремились на лохматого парня в зеленой футболке с надписью «World Peace», а тот спокойно принял эстафету:

– Белки, выделяемые железами шелкопряда, на воздухе затвердевают в прочную шелковую нить. Около километра в длину.

– Верно, около километра за какие-то пару дней плетения кокона.

Он окинул взглядом аудиторию. Одна студентка развернула свой шелковый шарфик и разглядывала его так, словно впервые увидела.

– Ну, надо же…

– Если вопросов нет, то желаю всем кашерного Песаха, – и встретившись взглядом с той самой девушкой-мусульманкой, деликатно добавил, – или просто счастливых каникул.

Студенты в приподнятом настроении шумно потянулись к выходу. Только высокая темноволосая девушка осталась на месте. Рубен едва успел отметить, как сильно дочь похожа на погибшую сестру, и сразу утонул в объятиях самой красивой студентки хайфского Техниона.

– Каникулы, каникулы, – на все лады распевала Эсти. – Чур, я за рулем!

– Не возражаю.

– Мама, – позвал Рубен Гросс, вбегая в гостиную, где Хана накрывала на стол, – я пришел. Я друга пригласил на пасхальный седер.

Хана обняла сына, и, в который раз, задала свой риторический вопрос:

– Когда ты, наконец, пригласишь в дом подругу?

– Какие могут быть подруги у офицера-десантника, – привычной полушутливой фразой ответил Рубен. – Ну хорошо, мама, я обязательно подумаю об этом, только не сейчас, мне надо встретить Бени, надеюсь, вы с отцом не против.

– Конечно, нет, дорогой.

Недавно получившая водительские права Эсти Боннер, красуясь, остановила новенький автомобиль своего отца. Почти одновременно подъехал роскошный черный Ролле Ройс, его вместительный салон был как нельзя кстати, потому что оттуда выплыл человек в черной шляпе с холеной бородой, который был до того толстый, что Бени Кауфман рядом с ним мгновенно превратился бы в тростинку.

Даниэль Розальски, которого читатель уже встречал на наших страницах, в свое время изголодавшийся в варшавском гетто, сыскал признание в высших музыкальных кругах Израиля и решил, что теперь при любом удобном случае будет наедаться до отвала. И, надо сказать, оставался верен своему принципу с завидным постоянством.

– Поздоровайтесь, – пробасил он трем уменьшенным копиям Дани Розальски образца сорок восьмого года, высыпавшим из машины и с криком «Шалом!» устремившимся вглубь хорошо им знакомого сада, а сам распахнул дверь супруге, разобнимался со старым другом и вальяжно направился к калитке.

Меж тем подоспели два офицера. Эсти с интересом взглянула на нового гостя.

– Это моя сестра, – без особого энтузиазма представил Рубен Гросс.

– Эсти Боннер, – она церемонно протянула руку.

– Очень приятно, – живо откликался толстячок. – А вы, наверное, родились подарком на Пурим?

– Я родилась подарком на защиту папиной диссертации о сложных эфирах, они же эстеры.

– Остроумно, – согласился Бени.

– Ты что, не видишь, человек устал. – Почему-то недовольно сказал Рубен и вслед за другом скрылся в доме.

А Эсти задержалась, чтобы поздороваться со школьной подругой, жившей по соседству.

Звали её Мастика. Нет, её, конечно, звали Ясмин, но за отвратительную привычку привязываться с расспросами она получила такое прозвище.