Обратная сторона радуги - [9]

Голос Ханы вернул его к действительности.

– Не верю. У тебя редкая эрудиция.

– Поняв, что выровнять успеваемость мне уже не светит, я стал много читать. Скажем так, наверстывал недоработки образования. В конце концов, я обнаглел до такой степени, что читал прямо на уроках, пристроив книгу под партой. А потом отец отправил меня в от греха подальше в Берн, но я и там плохо учился.

– Бог наградил тебя незаурядными аналитическими способностями, а ты хочешь пустить их по ветру.

– Бог… Чем дальше, тем меньше я его понимаю. Или тех, кто утверждает, что хорошо его знают. Богу приписывают человеческий характер, причем каждый наделяет его своим собственным. Даже несчастья, выпавшие на долю человека, позиционируются с двух сторон – вредного соседа Бог наказывает за грехи, а мне, безгрешному по определению, посылает испытания, как Иову. Если и есть где-нибудь высший разум, ох, и потешается же он над нами.

Мудрая и по-женски изворотливая Хана одарила мужа лукавой улыбкой и произнесла:

– Согласна. И вместе с тем считаю, что лишать мир такого естествоиспытателя крайне неблагоразумно. Он предложил пари, мы его принимаем.

Это «мы» понравилось ему больше прочих убеждений. К тому же надежду однажды продолжить образование Рубен лелеял давно, но не решался признаться даже любимой женщине.

– Сдаюсь, – вздохнул он.

В том же году он поступил на биологический факультет хайфского Техниона.

1962  г.

Хана, которую Рубен всю ночь прижимал к себе, как ребенок любимую игрушку, бесшумно выскользнула из его объятий и сидя перед зеркалом, расчесывала свои каштановые кудри, когда он открыл глаза.

– Где молодежь? – Рубена удивила неестественная для выходного дня тишина.

– Я отправила детей в пекарню. Скоро будем завтракать.

Но дети внезапно ворвались в дом безо всяких покупок.

– Эйхмана поймали! – кричал молодой Рубен, размахивая свежей газетой. – Моссад! В Аргентине!

Маленькая Эсти бежала следом, счастливая от причастности к сенсации.

Рубен развернул газету.

«Сообщение Давида Бен Гуриона: Адольф Эйхман находится в Израиле и в скором времени предстанет перед судом» – гласил заголовок.

В последующие восемь месяцев вся страна следила за самым напряженным судебным процессом. Адольф Эйхман, гестаповец, ответственный за «окончательное решение еврейского вопроса», двенадцать лет скрывавшийся в Аргентине, за время процесса не показал ни единой эмоции на лице. Он в целях разумной безопасности сидел за пуленепробиваемым стеклом и с легким интересом выслушивал свидетельские показания ста одиннадцати выживших узников фашистских лагерей, все их проклятья в свой адрес воспринимал безучастно и лаконично твердил в ответ на большинство вопросов: «Я выполнял приказ».

Генеральный прокурор Гидеон Хаузнер, будучи одним из лучших юристов Израиля, тоже старался не давать волю эмоциям, хотя это давалось ему, уроженцу Польши, все сложнее и сложнее. «Как – размышлял он – ну как в человеке все это время могли уживаться равнодушие и ненависть?!» Но когда на вопрос, в чем провинились маленькие дети, Эйхман спокойно ответил, что ликвидировать надо было всех представителей нежелательной расы, иначе операция не имела бы смысла и бросил на обвинителя взгляд, в котором читался ехидный вопрос «Разве вы не понимаете таких простых вещей?», Хаузнер с трудом подавил желание наброситься на подсудимого с кулаками.

Обвинительное заключение состояло из 15 пунктов, ни один из которых не заставил военного преступника хотя бы на мгновение измениться в лице. Даже смертный приговор Эйхман выслушал с самым невозмутимым видом.

В ночь с 31 мая на 1 июня Рубен безотрывно наблюдал за стрелками часов, медленнее, чем обычно подбирающимися к полуночной отметке и с ужасом понимал, что тяжести на его душе не становится меньше. Вот и казнили злого Амана… И дальше ничего…

Весь следящий день он выслушивал пафосные речи друзей, отмечая про себя, что большинство из них, так же как и он сам, попросту хорохорятся с камнем на сердце. И только под вечер, когда кроткая Хана вдруг твердо сказала: «Вот теперь мы страна, с которой будут считаться в мире. Когда вы с Дани восхищались Тель-Авивом, даже когда Бен Гурион провозгласил независимость, я не ощущала этого так, как сейчас», он почувствовал, как душевная боль медленно затухает.

– Рубен, ты едешь в Гаагу.

– Чего мне там делать, – пожал тот плечами, – в Голландии сейчас осень, дождь, тоска…

– И международный генетический конгресс, – добавил его научный руководитель профессор Лерман, – в котором должны принять участие израильские специалисты.

– С каких пор кто-то интересуется мнением с Гондваны?

– С момента раскола Пангеи, – спокойно сказал профессор. – Есть более существенные вопросы?

– Нет.

– Ну, вот и отлично.

– Вопросов нет, я не поеду, – твердо заявил Рубен и демонстративно направился было к двери, в которую вдруг влетел его стремительный коллега доктор Хаим Левенберг. Он, как обычно, был в курсе всех текущих дел.

– Приветствую, господа!

– Рад был поболтать, – бросил Рубен уходя.

– Что опять произошло?… А, кажется все ясно, Боннер отказался ехать в Европу, а наше присутствие на конгрессе, разумеется, необходимо.