Обратная перспектива - [42]

Плющ сел под тентом, взял бутылку кислого «Роганя» и неприязненно смотрел на пластиковые рамы. Да хрен с ними, что теперь поделаешь… «Чем понапрасну память искушать…» — сказал какой-то поэт, — лучше сходить в Государственный художественный музей. Там, между прочим, в постоянной экспозиции работа Плюща, Константина Дмитриевича, автопортрет. Хорошо бы проверить, как он смотрится сейчас, через пятнадцать лет. Тогда Плющ был дорогим гостем, без приглашения заходил в кабинет директора, даже обсуждали новые поступления.

— У вас пенсионное с собой? — ласково спросила кассирша.

Плющ смутился.

— Да нет, я приезжий. Иностранец. Дайте обыкновенный, взрослый.

Он направился было к лестнице, ведущей в залы современного искусства, но кассирша окликнула:

— Начало осмотра — направо.

— Да мне на второй этаж…

— Что вы, молодой человек. Второй этаж на ремонте, вот уже лет десять, а когда всё это кончится — неизвестно. Лучше посмотрите настоящие картины.

— Спасибо, женщина.

«И точно ведь как сказала. Настоящие», — удивился Плющ.

Настроение было испорчено, он пробежал залы, на ходу поглядывая на картины. Выученные наизусть, они воспринимались уже как репродукции, задержался возле Саврасова, постоял немного возле «Пасечника» Светославского, на Костанди даже не глянул, поцокал языком возле Головкова…

Вышел из музея, оглянулся на дворец графа Потоцкого, как на храм, разве что не перекрестился, поймал частника и вышел на Французском бульваре возле санатория им. Чкалова. С отвращением одолел деревянную лестницу с плохо рассчитанным шагом, огляделся на невысоком обрыве.

Здесь он не был почти полвека, с тех самых пор. Ракушечные скалы взорваны, пляж засыпан синим галечником, получилось тупо, как в Крыму. Надо пойти налево, перелезть через завал, туда, где виднеется невесть откуда взявшийся пирс.

Пещеру он нашёл быстро. Приделаны к входу зелёные железные дверки с висячим замком, перед дверкой вкопан металлический прилавок, под ним на боку лежал обгоревший мангал.

«Одно утешение, — подумал Плющ, — что они здесь шашлыки хавают, а не салат оливье. Преемственность поколений, можно сказать. А в пещере у них, наверное, кладовка. Ну что, не самое похабное решение…»

У пирса раздавались голоса, плоский смех поскакивал, как камешек по воде. Небольшая стайка завсегдатаев, совершенно голых, закусывала под стеночкой. Плющ насчитал трёх девиц и двух парней. На одной из голых девиц было распахнутое пальто из зелёного букле.

— Мы так не договаривались, — сказал Плющ и пошёл карабкаться по тропинке.

Накрапывал дождь, болела спина.

— Детские расстояния уже не по силам, — огорчался Константин Дмитриевич, добираясь на такси до вокзала. — До Люстдорфа на тачке — разоришься, даже до открытия выставки не дотянешь.

Долго сидел на крытой остановке, приделанной к ларьку, трамвая не было, а дождь шёл настоящий, осенний. От нечего делать купил пачку дорогих сигарет.

3

— Всё. Я больше не паломник, — Плющ включил обогреватель, поставил возле кровати и натянул на себя одеяло. Для полного успокоения не хватало сигареты.

— Покурю в спальне, ничего страшного, — решил он. — Один раз можно. Потом сильно проветрю.

Он собирался съездить на Бугаз, и в Сычавку, и на Хаджибеевский лиман, но после прогулки к пещере окончательно уверился, что нет таких мест на земле, а может быть, никогда и не было.

— А мы и так можем, по воображению, — решил он и погасил сигарету, — не дай Бог, заснёшь ненароком и спалишь чужое пространство.

В гирле Днестровского лимана посёлок Затока, порт Бугаз. Батя Костика капитан порта — два крана, землечерпалка да баржа, — разрешал пацанам пожить в его отсутствие — чего пустовать хате. А хлопчики пусть побалуются — бычков потягают, картинки свои помалюют. Если, конечно, хату не спалят. Одному из них, Карлику, в армию через месяц. Нехай погуляют хлопцы, ничего.

Рылись по утрам в заросшей грядке, выпутывали из повилики помидоры. Брали у маячника тузик, выгребали на лиман, пытались поймать незнакомую речную рыбу — подлещика, рыбца, окуня. Получалось слабо.

Карлик грёб, Кока капитанствовал, а Костик посмеивался. Иногда устраивали бунт на корабле — сбрасывали друг друга с лодки, барахтались, легко подтягиваясь, вваливались обратно.

Для пропитания за час налавливали сотню бычков, нажаривали сковородку, остальных вялили на леске между акациями. Карлик потом возьмёт с собой в армию несколько низок, будет угощать в поезде прижимистых хохлов, в обмен на сало и самогон.

Однажды Коке вздумалось пописать с натуры рассвет над морем. Рассвет, конечно, проспали, сердитый Кока щурился на солнечные зайчики, двигал этюдник вслед за тенью.

Костик с Карликом от нечего делать пошли купаться. Забыли, что по утрам сильное лиманское течение, полезли в воду прямо здесь, у гирла, нет, чтобы отойти на сотню метров.

Море налито до краёв, с горкой, хотелось отпить немного, чтобы не расплескать. Белый песок ямой уходил в море, а метров через двадцать — уже по колено. И так всё дальше, несколько раз.

Наконец, поплыли, Карлик — кролем, Костик — по-собачьи. Оглянулись на берег. Берег был далеко, метров, наверное, пятьсот. Пионерлагерь на берегу плавно уходил назад и вправо, выплыли незнакомые строения. Их уносило прямо в Турцию, не меньше. Впереди по курсу приближались палки ставников. Костик, запыхавшись, крикнул: