Обращенные - [8]

О нет, моя маленькая пампушка, так дело не пойдет. Нет, нет, нет…

Я щелкаю рычажком на подлокотнике своего кресла, и все замки разом блокируются. Тщетно ныне-и-присно-моя тряпичная куколка дергает ручку — одной рукой, обеими, потом задирает ножку и начинает пинать мою прекрасную кожаную обшивку. Наверно, надо что-то сказать. В такой момент один из нас просто обязан что-то сказать, и похоже, что это буду я.

— Извини, — говорю я.

Потому что любой айсберг начинается с верхушки.

Если я собираюсь отложить пир на потом, проблема заключается в следующем: как найти подход к Исузу. Я забыл, какими бывают дети. Я забыл, что они могут вбить себе что-нибудь в голову и на этом зациклиться, причем намертво…

Хорошо, в данном случае, мама.

Итак, терминология. Если я буду «хорошим парнем», если я буду «не таким, как они», то я спасу «Самую Дорогую на Свете Мамочку». Вероятно, укусив ее и обратив. Стоит ли говорить, что это не самая лучшая идея? Кровь, которой обрызгана Исузу, уже подсыхает, по крайней мере, становится липкой. Осталось немного… как бы это выразиться… клеточного материала… у нее в волосах. К тому времени, когда мы добираемся туда, где должна быть ее мама, там уже не остается ничего, что можно было бы спасти. Представьте, что вы — телевизионный мастер. К вам является ребенок, держащий в руке оплавленный шнур, и спрашивает: «Можете починить?» И с чего прикажете начинать?

— Хм-м-м, — говорю я, и тут же чувствую беспокойство: вышло уж слишком похоже на «м-м-м, как вкусно».

Предательский звук, который может выдать мои намерения. По крайней мере, будущие.

— Слушай… — продолжаю я… и осекаюсь. Мысли идут под откос. Надо разрядить обстановку, сменить тему. Найти что-то такое, что будет «вкусно» нам обоим. — Милая…

Это вырывается у меня само собой. Вырывается прежде, чем я успеваю подумать, и теперь мне приходится с головой погрузиться в размышления. Все, что связано со вкусовыми ощущениями, скорее всего, ничем не лучше моего «хм-м-м». Однако стоит об этом задуматься, и меня переклинивает.

«Сладкая»? Нет. «Конфетка»? Нет. «Пончик», «пряничек»… Нет, никакой кулинарии. «Детка»?

Вот это, наверно, сработает. Во всяком случае, надо попытаться.

— Слушай, детка… — начинаю я снова.

Но Исузу — моя новая любовь, спасенная для последующего пира — уже впала в детский транс и бормочет, точно мантру:

— Пожалуйста… пожалуйста…

Снова и снова. Ее крошечные пальчики сплетены так туго, что суставы бледнеют. Она повторяет свою мольбу, и этот тугой узел начинает вздрагивать.

— О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Ее двухцветные глазки полны слез. Прозрачных, а не розовых, какие представители моего вида выжимают из себя. Для вида. Очень редко. Когда ад замерзает.

Похоже, ее мама должна быть где-то поблизости… Или нет? Поди разберись.

— Веди, — говорю я, наконец — когда уже ни о чем не могу думать.

Когда мы добираемся туда, где ее матушка была замечена последний раз, я высаживаю Исузу из автомобиля и помещаю в багажник. «На всякий случай», — говорю я, лишая ее возможности подглядывать. У нее это хорошо получается — подглядывать незаметно. Похоже, это лишь одна из многих вещей, в которых приходится поднатореть, если вы — смертный, живущий в мире, полном таких, как я. Либо вы этому научитесь, либо уйдете.

По дороге мы условились об условном стуке — чтобы она поняла, что вернулся именно я. Ничего заумного: я выстукиваю «Shave and haircut»,[7] она отвечает мне «тук-тук». Но это, по крайней мере, уже кое-что. Небольшая подстраховка, на всякий случай.

Не так уж много времени понадобится, чтобы найти маму или подтвердить свою догадку. Дождь понемногу прекратился, из-за редеющих облаков выплыла полная луна, и лес вокруг меня стал голым и неподвижным. Это смесь вечнозеленых, вечно-не-зеленых и время-от-времени-зеленеющих растений, причем последние два типа в настоящее время не отличаются друг от друга, а их ветки напоминают тощие костистые лапы. До этого вечера Исузу и ее мама жили в норе, которая в моем представлении являлась даже не лачугой, даже не развалиной. Нет, это была самая настоящая нора, натуральным образом выкопанная в земле и прикрытая листом фанеры и куском «Astro Turf»[8] — коричневым, по сезону.

Внутри нора оказывается приличного размера грязным погребом, вы попадаете в него через узкое «бутылочное горлышко» прохода. Там есть два надувных матраца — один большой, другой маленький, выложенная кирпичами яма, полная обугленных прутиков, корзина, доверху набитая грязным бельем, и пятигаллонный кувшин — как выясняется, с кипяченой дождевой водой. В стены врыты полки, на некоторых стоят жестяные светильники со свечками внутри, в то время как на других располагается маленькая коллекция книг, на иссохших корешках можно прочесть такие имена, как Стивен Кинг, Энн Райс, Клайв Бейкер.

Если бы это было комедией положений, в этом месте я бы непременно сделал замедленную съемку. Романы ужасов? Неужели, имея возможность писать собственные байки из склепа с натуры, Дражайшая Мамочка моей Исузу не могла выбрать другое чтиво? Господи Иисусе! Надеюсь, вы не собираетесь мешать людям быть людьми, но всему есть предел.