Обращенные - [7]

Значит, нет. Не теперь. Потом. Позже, когда она будет меньше всего этого ожидать. Позже, когда я могу напугать ее каким-нибудь иным способом. Когда это будет… забавнее.

Вот что еще меня зацепило. Это давно меня угнетает. То, чего я лишился. Кофе, шоколад, мочеиспускание, консервированные персики — все это существует для отвода глаз. Хотите по-настоящему понять психологию современного вампира? Вот вам ключ. Мы — кошки. Дикие кошки, которые вынуждены сидеть взаперти. Нам хочется поиграть с добычей, прежде чем ее убить, но мы не может. Мы живем в каменных джунглях, где решены все проблемы, но нет ни птиц, ни мышей, нет даже маленьких ящериц, на которых можно охотиться, которых можно ловить, с которыми можно поиграть, а потом убить. Нам некого убивать, даже ради спасения собственной жизни. По крайней мере, в рамках закона.

Вот каков мир, в котором я живу вот уже много лет.

И все остальные, кто находится рядом со мной — знают они это или нет. О нас заботятся. Мы хорошо питаемся. Мы сосем кровь из бутылочек, потягиваем ее из сифонов, осушаем до дна чашки, кружки, бокалы — и ни за одну кружку, ни за один сраный бокал не приходится бороться. Ни одна кружка, черт подери, не вызывает правильного ощущения. Конечно, кровь приправляют адреналином, но этот адреналин произведен в лаборатории, и против настоящего это все равно что консервированный сок против свежеотжатого.

А теперь взгляните на меня — мистера Счастливчика. Я только нашел настоящий свежий апельсин.

Но я хочу сказать совсем другое. Я даже не собираюсь поминать кота в мешке. Нет. Вот что я говорю вместо этого:

— Насколько я понимаю, это твое, — говорю я, протягивая ей нож — жестом сомелье, передающего клиенту карту вин.

Глава 2. Парень «подстели-соломку»

Когда вы откладываете удовольствие на потом, вы откладываете его на потом. И в этом состоит главная проблема.

Проблема, связанная с невозможностью вкусить плодов своих усилий, заключается в следующем: до наступления момента, когда я смогу полакомиться Исузу, мне придется о ней заботиться. Заботиться, оберегать, кормить и прятать от своих более недоброжелательных собратьев. Этот кусок моей жизни может оказаться слишком большим — настолько, что мне будет не под силу его прожевать за раз. Или высосать досуха. Но с другой стороны… Не так давно я был готов послать все это куда подальше. И не похоже, что я найду способ убить так много времени. Итак…

— Извини, — говорю я.

У меня возникает ощущение, что отныне мне предстоит говорить это не раз. Что мне придется освоить новый лексикон — слова сожаления, огорчения, раскаяния. Я знаю, что совершу в своей жизни еще немало ошибок и промашек. Но на сей раз я извиняюсь для того, чтобы остановить Исузу, которая явно вознамерилась сбежать.

На момент этой попытки к бегству мы уже сидим у меня в машине. Мне казалось, что обогреватель, который работает в салоне, отбивает всякое желание оказаться снаружи, на холоде, под дождем. Не то чтобы холод и дождь беспокоили меня, но я полагал, что в тепле Исузу прекратит дергаться — или, если выражаться точнее, трястись. Или болтать. Что ее крошечные тупые зубки перестанут клацать — щелк-щелк, щелк-щелк. Удивительно, как подобные вещи действуют на нервы.

Таким образом, мы садимся в машину, и она снова принимается за свои обычные игры — изображает из себя тряпичную куклу, прижимаясь головой к пассажирскому окошку и заставляя его запотеть. Я подумываю о том, чтобы протянуть руку, приобнять эти чертовски хрупкие плечики — успокоить, утешить, внушить ложное ощущение безопасности. О своей безопасности я уже позаботился: нож заперт в бардачке. На сей раз — никаких сюрпризов. Но я решаю воздержаться от заверений. Без сюрпризов — значит без сюрпризов, а моя ледяная кожа… Да, вот что меня беспокоит. Я не хочу пугать ее. Я не хочу лишний раз напоминать ей о том, какие мы разные. О том, что мы занимаем разные места в пищевой цепочке. Таким образом, моя рука остается на прежнем месте, чтобы позаимствовать у окружающей среды немного тепла, прежде чем начать поступательное движение.

Исузу смотрит. Она видит, как моя рука приближается. И все равно вздрагивает. Всего лишь коротко вздрагивает и снова превращается в Тряпичную Энн. Я похлопываю ее по мягкому плечику. Она не возражает. Я поглаживаю ее волосы, словно успокаиваю напуганного щенка. Ей как будто наплевать. Я продолжаю, пока это не начинает выглядеть глупым, а затем отвожу руку, сдерживаясь… сами знаете почему. То, что я делаю после этого, на самом деле делать не стоило, но вечер выдался слишком напряженный. Все было так драматично. Столько всего отложено на потом. И если разобраться, это была такая мелочь. Только-то и всего — поднес пальцы к губам и быстро лизнул их. Всего лишь почувствовал вкус. Хотите верьте, хотите нет. А Исузу? Черт, она была занята тем, что пялилась в окно, хотя там ничего не было видно, и изо всех сил притворялась, что на меня не глядит. Так почему бы и нет? А вот почему.

Я уже говорил, что вампиры всегда отражаются. В зеркалах. В хроме. Это происходит даже в моменты уединения. Например, сейчас я отражался в незатуманенном уголке окна со стороны пассажирского кресла. Все это время Исузу наблюдала за мной, таращась на меня, на мое отражение. Отслеживая каждое движение, каждый случайный жест. Она видела, как я слизываю кровь ее матери с кончиков пальцев. И этого достаточно. Ее лапка решительно, точно дротик, устремляется к дверной ручке и начинает ее теребить. Нет.