Обращение Апостола Муравьёва - [28]

В дверь робко постучал Кошелев. Старик спросил тихо:

– Мы договорились?

– Договорились…

Марат не мог избавиться от ощущения, что происходившее с ним тщательно продуманная акция, вовсе не совпадение. Но это не смущало и не хотелось советов. Часто казалось, что жизнь вообще спланирована кем-то, чья способность управлять универсальна. Кто-нибудь радовался бы таким обстоятельствам и, отдавшись течению, не утруждаясь, протягивая за подаянием руку, пожинал плоды. Но не Марат. Лишённый возможности заранее выстраивать бытие, лишь корректируя его по событиям, Апостол представлял свою жизнь никчёмной, оценивая бесчисленные победы и редкие неудачи, как данность.

– Сегодня переночуешь дома, – вернул его к действительности голос старика, – утром предстанешь на светлы очи подполковника. Не мешало бы извиниться перед народом, включая пострадавших…

– Ладно… – смирился Апостол.

– Тогда, Марат Игоревич, завтра ровно в восемь. Думаю, излишне предупреждать, что ты, хоть и не присягал, уже солдат, так что заруби себе на носу: для тебя слово офицера приказ, значит, непременно подлежит исполнению. Возьми вопросники, заполнишь – и дуй на свободу, – старик небрежным жестом выложил на стол пачку листов, едва не опрокинув бутылку. Сверху придавил узнаваемой коробочкой «Кохинора», дефицитных, остро заточенных карандашей.

Марат остался один. Вероятно, подполковник Кошелев получил необсуждаемое указание старика: не тревожить призывника Муравьёва-Апостола по пустякам. Хромоногий военком так и не появился в кабинете за вожделенным пивом. Выглядевшим одновременно как искушение и табу.

Сначала вопросы привели Марата в замешательство, затем завладели вниманием, заставив забыть о прочем. За стенами кабинета остались Подол, Киев, Элиста, Одесса и весь Союз Советских Социалистических Республик. Прежде пришлось отгадывать цифры, заключённые в цветных кружках. Марат знал о подобных заковырках, но эти отличались от банальной проверки на дальтонизм.

Далее пошли бесчисленные вопросы, хотя более дразнили варианты ответов. Предлагалось выбрать один из четырёх, и тут Апостолу пришлось попариться. Даже на вопрос: «Любите ли свою маму?», повторенный во множестве вариаций, у него не всегда находился однозначный ответ. Что же тогда ответить на: «Легко вижу, когда мне говорят неправду», или «Часто ли капризничал в детстве?», или совсем невозможный «Умеешь ли нравиться и добиваться популярности?». Когда же прочёл: «Возможно, до сих пор расстраиваешься из-за того, что произошло двенадцать лет назад?», пожалел, что не курит. Кому что известно? Такое не забывается.

За окном стемнело, когда Апостол покончил с бумажками. За время работы его никто не тревожил, он даже не представлял, что творится вне. Оказалось – ничего. Хромой униженный подполковник давно уехал отпивать трудный будень, покупатели, за неимением альтернативы, разобрали предложенную на Подоле гопоту и отбыли по частям приписки. Уборщица Нина, женщина-колобок, впервые попавшая на работу в военкомат, и усатый, как тараканий бог, прапорщик, стали свидетелями явления Апостола – с красными, будто у альбиноса, глазами. Уборщица лишь неприязненно зыркнула слезящимися от хлорки глазами и, едва не сбив парня с ног, ринулась, словно на амбразуру, в кабинет военкома. Марату показалось странным: её рабочий день закончился, но домой она не ушла, видимо, опасаясь первого недовольства военкома.

Покрутившись у запертого выхода, Муравьёв вернулся к логову подполковника. Оттуда доносились звуки передвигаемой мебели и заклинания уборщицы. Марат, вспомнив дворничиху Ляйпнихт, удивился, – «Почему все уборщицы так свирепы? Или у них это врождённое?». Возник в памяти день, когда он, шестилетний малый, выбежав из дому со скомканным рублём, по-пустому обругал немку. Наверняка, нашёлся бы нейтральный вариант.

Уборщица встретила Апостола ворчанием, и он поспешил вежливо успокоить:

– Извините, выход закрыт, ключи у вас?

– С какого такого? – неприветливо буркнула уборщица и глянув на парня, сменила гнев на милость. – С вечера выход через цокольный этаж… Спустись по лестнице вниз, поверни налево, до конца, там увидишь прапорщика, Иваном кличут. Он откроет.

– Спасибо тётенька, а пописать можно?

– Припёрло, племянничек? Валяй здесь, у подполковника, только целься точно, а то ухом поплатишься.

Апостол юркнул в уборную, вскоре послышался шум сливаемой воды.

– Пописал, вояка? Аль полегчало? – хихикнула уборщица, изменив к лучшему настроение.

– И покакал тоже… Разумеется, точно в серёдку, – выдохнул Марат и вышел из кабинета.

Всё же что-то неладно с народом. Чуть приласкаешь, сопли наружу…

За пластмассовым столиком усатый прапорщик нашёптывал что-то сокровенное на ушко волоокой тёте. Она привлекательно краснела и принимала флирт благосклонно. Иван проявил к призывнику стойкий интерес:

– Слухай, рядовой, тебя как кличут?

– Кличут Апостолом, зовут Маратом, а что?

Кусок пососал ус, словно раздумывая, не приложить ли сюда подходящий матюшок, но любовный зуд пересилил:

– Апостол, тьфу, Марат, не в службу, а в дружбу, век не забуду… Другого выхода – ну, нет…

– Чего тебе надо-то? – по-свойски перебил Марат прапорщика, давая понять, что разделяет его нужду. К тому же усталость толкала выполнить любую просьбу, без подробных инструкций.