Обожание - [46]

В таком вот роде.

ЭЛЬКЕ

Космо был возбужден, он чувствовал вдохновение и проработал до рассвета. А потом пришла эта боль — жестокая и привычная. Ему казалось, что щебечущие птицы нападают на него, лезут в уши, чтобы добраться до спинного мозга и выклевать его; свет дня уподобился сверкающему лезвию, проникающему под веки, чтобы воткнуться в мозг; даже цветы стали вызывающе яркими и приобрели невыносимо четкие очертания… Когда он вошел в дом и почувствовал запах хлеба, который Жозетта поджаривала к завтраку, на него накатила тошнота, а рвота только усилила головную боль… следом возникли образы: однообразные, мрачные, угрожающие.

«Какие образы? — спросила я. — Что ты видишь?»

«Это невозможно описать, — сказал он. — Стоит мне закрыть глаза, и меня ослепляют алые молнии… Все полыхает, все кипит и мерцает…»

«Так же было с твоим отцом в Фонтенбло», — тихо проговорила я.

И тут, ваша честь, произошло нечто такое, чего я до сих пор не могу объяснить, хотя прокручивала ту сцену в голове бессчетное число раз. Космо махнул рукой и — возможно, нечаянно — ударил меня по губам, я отскочила, потрясенная болью, и в этот момент в комнату ворвалась Жозетта. Я уверена, она подслушивала под дверью.

«Сожалею, мадемуазель, — сказала она, — но теперь вам и правда пора, скоро придет врач».

Не говоря ни слова, Космо отвернулся к стене.

Не знаю, есть ли у вас дети, ваша честь, но скажу вам, что после подобной сцены хорошо вернуться домой к маленьким существам, которые ждут вас и зависят от вас, и заняться с ними самыми обычными делами: расчесать волосы, помирить, помочь с математикой. Хорошо, когда можешь вложить всю свою любовь в приготовление обеда, старательно почистить горох, взбить яйца, довести до нужной консистенции на маленьком огне английский крем, а потом отправиться на огород и прополоть его привычными ловкими движениями: вы наклоняетесь и идете вдоль грядки, прореживая морковку — каждой должно хватить места, чтобы вырасти вширь и вглубь и прокормить семью следующей зимой. Замечательно иметь работу и знать, что тебя ждут в определенном месте в определенное время. В тот вечер я улыбалась клиентам; я дарила им свое внимание и думала, что буду вечно благодарна «Фонтану», потому что впервые увидела Космо именно там, и не стану паниковать, услышав имя Космо, я буду спокойно ждать, когда он позвонит и скажет, что кризис миновал, и он вернулся в Париж, и все хорошо.

Он не позвонил. Он написал из Парижа в середине недели. Это единственное письмо, которое я получила от Космо, и я вам его прочту.

Моя Эльке, писал Космо, теперь ты видела.

Теперь ты с ней встретилась — с твоей единственной серьезной соперницей, с той, что проникла в меня глубже тебя. Мигрень, моя спутница, моя супруга. Нас связывают жестокие узы, и развод невозможен. Когда она овладевает мною, кажется будто топор разрубил мою голову пополам и я превратился в двух разных людей…

Во мне живет темный, свирепый, полный ненависти человек. Его ненависть — то самое чувство что разделяет и объединяет моих родителей; топор — та глухая молчаливая война, которую ведут друг с другом Андре и Жозетта с самого моего раннего детства. Меня произвели на свет два этих антипода, и я могу преодолеть противоречие, только воплощая его на сцене, я не должен сидеть на одном месте, чтобы не попасть в ловушку. Но темный человек то и дело ловит меня. И тогда все, что я знаю о мире и его несчастьях, захлестывает меня и я оказываюсь во власти жутких образов… Ах, Эльке! Как жаль, что ты в такие моменты не можешь оказаться в моей голове и заснять все, что там происходит!

Видите, ваша честь… Благодаря этому короткому посланию я поняла наконец, откуда у Космо эта всепоглощающая страсть к театру. Сцена была для него не развлечением, не ремеслом, но неискоренимой жизненной потребностью. Космо был настоящим трудоголиком: когда ему в голову приходила идея нового представления, он мог репетировать по восемнадцать-двадцать часов в день, обходясь без сна и пищи, растрачивая всю свою энергию до капельки и черпая в усталости новые, удвоенные, невероятные силы; в нем жил страх неудачи, он всегда сомневался в себе, напуганный, раздавленный непосильностью задачи; он черпал вдохновение даже в этом страхе, даже в своей ярости, переходя черту, сжигая тело и разум, добровольно принося себя в жертву, чтобы противостоять тому, чего не мог вынести в реальной жизни: отсутствию любви, отсутствию любви, отсутствию любви.

Вторая страница письма Космо была написана неуверенным почерком, местами текст почти не читался из-за зачеркиваний и помарок, это были обрывочные фразы, полные навязчивых смутных образов…

слова жужжат на моих губах электрические пчелы гроздьями висят между зубами наполняют розовую пещерку рта садятся на язык цепляются за нёбо и кусают от их яда распухает язык я задыхаюсь поле битвы тела молодых солдат лежат на сколько хватает глаз голые с ранами на голове в груди в руках и ногах утренний туман бледные трупы смешиваются с весенними всходами молодая пергидрольная блондинка мини-юбка туфли на шпильках танцует напевает резвится на улице дрыгает ногой бьет пяткой не по мячу по человеческой голове голова катится истекает кровью она поет резвится сама не знает, что делает ее это забавляет головы людей и животных на длинных каменных шеях под аркадой собора псы-драконы голова склоненная набок разинутая пасть вой одиночества не боли урны и амфоры извергают голых женщин их распущенные волосы достают до земли греческие богини без ног в чашах безголовые торсы корчатся в тарелках живые существа между волютами и завитками гуси и цветы дети в листьях хищники в лианах птицы на волнах там и сям карабкаются отчаявшиеся юноши геометрические узоры оплетают эту колышащуюся плоть высеченную в холодном камне