Оборотень с человеческим лицом - [14]

Но, с другой стороны, Хэмп не имел права брать на себя обязанности и следователя, и судьи, и палача. Преступник может и должен быть изобличен, но выносить решение о виновности и определять меру наказания имеет только суд. Сыщик, решивший покарать преступника самостоятельно, сам преступает закон.

Интересно, что думает по этому поводу Пастер?

Спросить бы, к такому же выводу пришел француз или нет?

Подняв голову, молодой человек неожиданно обнаружил, что стемнело. Сумерки в тропиках скоротечны, а «Суламифь» приближалась к экватору.

Харрисон костяшками пальцев постучал в двери Пастера.

Тишина.

Нет его, что ли?

Тогда где же кафр? Тьфу ты, матабеле.

— Кто там? — ужасающий говор африканца не перепутать ни с чем.

— Мне нужен мсье Пастер. Я — Харрисон. Мы играли с вами в шахматы.

— Я узнал вас, инкози Харрис, — с достоинством отвечал Нгона.

— Где Пастер? Мне нужно с ним поговорить.

— Инкози Ник ушел.

— Давно?

— Только стемнело.

— Дьявол! — не сдержался Эзра. — Ведь он к нему пошел!

— К кому?

— К Седому Охотнику.

Нгона замолчал, а потом вдруг жалобно попросил:

— Откройте дверь, инкози Харрис.

— Но у меня нет ключа.

— Сломайте, инкози. Это очень плохо. Седой убьет его. Я должен помочь…

Но Эзра уже не слушал. Быстрым шагом он выбежал на верхнюю палубу, на ходу нащупывая в кармане вселяющую уверенность тяжесть от господ Смита и Вессона.

Свежий ветер завывал в стоячем такелаже, глубоко во чреве парохода рокотала машина. Кроме опознавательных огней, свет горел только на мостике, но идти туда не имело смысла.

Искать нужно в темноте.

Крадучись, пригибаясь, чтобы не быть обнаруженным до срока, Харрисон пошел вдоль левого борта на бак. Чутье не подвело — неподалеку от брашпиля на расстоянии трех шагов друг от друга застыли две фигуры.

— Я обвиняю тебя, Седой Охотник, — послышался негромкий, звенящий от напряжения голос Пастера.

— В чем же, исчадье ада? — отвечал второй голос — глухой и простуженный.

Вудс? Как же так? А где же Хэмп?

— В смерти Эмилии Фитц-Рой…

— Я лишь карающая десница Господа Бога нашего.

— Не судите и не судимы будете, — парировал француз и вдруг добавил несколько слов, закрученных в витиеватую тираду, на незнакомом Харрисону языке. По интонации похоже — ругательств.

— Злобствуй, ехидна. Сегодня я вырву тебе клыки.

— Я обвиняю тебя, Седой, в смерти Кристо Прокопулоса и его восьми детей, в смерти дона Дьего Толедского — одного из старейших членов нашего общества, в гибели полутора сотен китайцев — помнишь ту джонку, — сто сорок восемь из которых не были лисами, а сожженную индусскую деревню в Бирехи-Ганга ты не забыл?.. Впрочем, достаточно. Мне больно продолжать. На твоем счету больше тысячи человеческих жизней.

— Человеческих! — хмыкнул Вудс. — Ты смешон и жалок.

Пастер, не отвечая, расстегнул и бросил на палубу пиджак.

— Хочешь принять смерть в звериной ипостаси, выродок племени людского?

— Мне нет нужды в этом, зверь, — француз повел плечами, разминаясь. — Ты больше зверь, чем все оборотни мира.

В этот миг Вудс нанес удар. Где он прятал клинок? Узкое лезвие, длиной дюймов пятнадцать, устремилось к горлу Пастера со скоростью, немыслимой для нормального человека. Но оборотень гибко качнулся вправо, уходя от стали, и атаковал сам, целя каблуком в колено охотника. Вудс легко подпрыгнул фута на четыре, оттолкнулся ногой от турачка брашпиля и оказался за спиной противника, вспарывая воздух кинжалом. Уворачиваясь, Пастер практически коснулся затылком досок палубы, вскочил, поднырнул под свистящее оружие, норовя навязать ближний бой, но травма колена не позволила ему двигаться с должной скоростью. Охотник с легкостью увеличил дистанцию, успев лягнуть француза в лодыжку, длинным выпадом ударил в горло. Только звериная реакция спасла оборотня, но кончик лезвия прочертил все-таки кровавую полосу поперек кадыка. Пастер схватился ладонью за рану и пропустил удар коленом в живот. Отпрянул, с размаху ударяясь ребрами о рукоять коромысла, с помощью которой матросы выбирали цепь при заглушенной машине.

— Все! — с торжеством в голосе Седой занес клинок над корчащимся противником.

— Будь ты… — каркнул, задыхаясь, оборотень.

Харрисон потянулся за револьвером, сам не понимая, что делает. Но в это время с крыши баковой надстройки, растянувшись в длинном прыжке черно-золотым телом, слетел на плечи Вудсу леопард.

«Откуда?»

Когти-крючья рванули плотную шерсть форменного кителя, но охотник — на затылке у него глаза, что ли? — полоснул кинжалом назад, по лапам. Зверь отпрянул, зашипел, прыгнул вновь. Очень быстро, но недостаточно для схватки с Вудсом. Левой рукой Седой поймал гигантского кота за переднюю лапу и без видимых усилий ударил его о стену надстройки.

Леопард судорожно дернулся, вытянулся во всю длину и… начал трансформироваться. Удлинились лапы, стало короче туловище, голова обросла белыми тугими колечками волос.

Нгона? Да на этом судне оборотней, похоже, больше, чем людей!

А Седой, не теряя времени, подлетел к сумевшему перевернуться на четвереньки Пастеру и подобно опытному футбольному инсайдеру пнул его в бок.

— Счастливый день! — ритуальное оружие взметнулось во второй раз. — Тебя, Господи, славим!