Оборотень. Новая жизнь - [11]

На прежнем месте работы доктор Фоллер был врачом военной клиники в Зальцгиттере – лечил триппер у солдат артиллерийского гарнизона, охранявших сталелитейный завод. Он работал там вместе с другом, доктором Арно Рабе, и, чтобы развеять тоску, они развлекались тем, что оттачивали друг на друге свои таланты в области ведения полемики.

Темы могли быть самыми неожиданными. Например, одна из них – «Как нам удалось скатиться в такую дыру?» Арно утверждал, что государство ведет себя нечестно по отношению к таким, как он, – подающим надежды молодым людям из низов среднего класса. Макс же возражал, что они несут за это персональную ответственность – нужно было меньше валять дурака в медицинской школе.

Другой горячей темой было «Сыр: помеха или подспорье для национал-социалистского государства?» Приятели могли обсуждать это целыми днями. Возможно, этот спор, в конце концов, был не таким уж бесполезным: многие аргументы против сыра перекликались с тем, что нацисты говорили о музыке в стиле свинг и о современном изобразительном искусстве – двух формах культуры, которые лично Максу очень нравились.

– Сыр по своей природе – это скисшее молоко. То есть представляет собой порчу чистого натурального немецкого продукта. Кстати, коровы тоже немецкие. Фризской породы, заметь.

– Сыр – это улучшенное, усовершенствованное молоко. Это Übermilch![6] – возражал Арно, салютуя вытянутой вперед правой рукой.

Он доставал свою продовольственную книжку – она все еще была в новинку, и лимиты на продукты были довольно щедрыми.

– Если тебе нужны доказательства, – продолжал Арно, – взгляни-ка вот сюда: сыр Рейха, молоко Рейха, яйца Рейха – все это доступно по яичным купонам Рейха! Да здравствуют купоны!

Он щелкнул каблуками и вновь выбросил руку вперед. Макс расхохотался. Нацисты действительно использовали эти названия.

А затем настала очередь полемики, перевернувшей всю его жизнь. «В споре важнее быть последовательным, чем правым».

Макс доказывал, что для аргумента несущественно, правильный он или ошибочный. Если в него верят – значит, правильный. Соответственно, если в него не верят – он ложный. По этой причине утверждение, справедливое в девятнадцатом веке, – что земля вращается вокруг солнца, – в веке семнадцатом считалось абсолютно неверным.

– Галилей заблуждался, – сказал Макс. – Человек вообще никогда не заблуждается так сильно, как сидя в застенках инквизиции.

Арно, который – Макс хорошо это знал – не был нацистом (хотя, как и его приятель, состоял в партии, потому что благодаря этому многое становилось гораздо проще), заявил тогда, что понятия «правильный» и «ложный» непреходящи.

– Желание вытерпеть может изменять реальность, – сказал он. – А что, если бы Галилей сдался?

– Так он и сдался, – парировал Макс. – Отрекся от своих убеждений. И то, что он открыл, долгое время не имело абсолютно никакого значения.

Этот спор длился много дней и постепенно стал все сильнее занимать мысли Макса – в основном потому, что больше занять их было нечем. А затем в одном медицинском издании он прочел объявление, гласившее, что Общество по изучению древнего наследия предков – Аненербе – проводит конкурс работ в области перспективных медицинских исследований для военных целей. Три лучшие работы получат скромный денежный приз, однако если представленный труд будет достаточно высокого качества, на его дальнейшую разработку выделят специальное финансирование.

– Все, Арно, вперед, – сказал тогда Макс. – Пора нашим спорам перейти из теоретической плоскости в практическую. Я решительно настроен продемонстрировать мощь полного бреда!

И он написал статью. Еще юношей, до учебы в медицинской школе, Макс увлекался всевозможными сверхъестественными явлениями – скрытыми возможностями человеческого мозга. Позже, получив диплом врача и более трезво все обдумав, он пришел к выводу, что ничего этого на самом деле в природе не существует. Но сейчас его это не останавливало. У него была масса исходного материала для конкурсной работы.

Несколько лет тому назад, когда Максу было шестнадцать, он начал ухаживать за Герти. Однажды они сидели в доме ее родителей на диване, шутили и весело смеялись, и вдруг она горестно воскликнула:

– Бруно!

Так звали ее пса, толстую дворнягу с лоснившейся шерстью, похожую на блестящего черного жука и, с точки зрения Макса, совершенно несимпатичную. Вообще-то собак он любил, но конкретно эта все время норовила цапнуть его за ногу и представляла реальную угрозу для его брюк.

– А что, собственно, не так с твоим Бруно? – удивился Макс.

– Фермер Фольц его застрелил! Прямо на лужайке возле загона для овец.

– Да нет же. Когда я шел сюда, я видел пса в саду.

– Нет, его застрелили! Я вижу это так же четко, как тебя сейчас! – не унималась Герти.

Она раскраснелась, ее кожа покрылась пятнами, дыхание сбилось, и у девушки началась одышка. День был жаркий – наверное, это был самый жаркий день того жаркого лета, – и Макс заподозрил, что у Герти случился тепловой удар. Но она была ужасно расстроена, и поэтому он согласился пойти и все выяснить.

Собаки, конечно же, нигде не было. Макс прошел по дорожке к загонам для скота и обнаружил там несчастное животное с огнестрельной раной в левой части черепа. В пса явно стреляли из дробовика. Бруно был еще жив, но надежды не было. Через рану был ясно виден мозг, двигательные функции атрофировались. Когда Макс приблизился, в затуманившихся глазах пса не было даже намека на узнавание.