Оборотень - [4]

— Отойди от него, дура! — Жена Йохана высунула острое лицо из окна своего дома.

Герта обошла стол и приблизилась к распростертому незнакомцу. Она не взглянула на Грету в окне, но, судя по тому, как сердито захлопнулась ставня, ее голос долетел до жены кузнеца.

— Я пока еще знахарка, — сказала Герта и обратилась к Эрике.

— Принеси мне пакетики из ящика с черной меткой.

Эрика летела, словно за ней гнались. А внутри у нее холодной ледышкой застыл страх. Она знала, что это за пакетики — они клали конец великим мучениям… но и самой жизни тоже, и тот, кто использовал их, брал на себя огромный груз ответственности за каждую крупинку этого порошка. Правда, было известно, что последние мгновения жизни больного чумой становились непереносимой пыткой, и избавить его от этой муки было благом.

В ремесле знахарки всегда присутствовали две стороны. Время от времени она держит в своих руках и жизнь, и смерть. Эрика отыскала пакетики, сунула их поглубже в карман фартука и вернулась к тому месту, где еще так недавно шумел веселый пир.

Герта стояла на коленях возле все еще содрогающегося тела прасола. Когда Эрика подошла к ней, Герта взяла со стола кружку, которая отозвалась плеском недопитой жидкости. Затем она заговорила с Игорофом.

— Брат, ты охвачен чумой. Исцеление невозможно, но твой уход можно облегчить, если ты того пожелаешь.

Он повернул к ней покрытое потом лицо, и судорога пробежала по нему. Искусанные губы, покрытые запекшейся кровью, вздрогнули.

— Дай… прошу… — удалось ему выдавить из себя.

Спокойно поднеся к глазам пакетик и кружку, Герта вытрясла немного пепельно-серого порошка. Затем она отдала пакетик Эрике.

Она просто просунула руку ему под спину и приподняла его, будто странник хворал обычной лихорадкой, лежа в своем дому, поднесла кружку к его губам.

— Да пребудет с тобой благодать, знахарка, — прохрипел он. — Но ты теперь обречена.

— Что будет, то будет, — размеренно произнесла она, пока он жадно пил жидкость.

Эрике его уход показался быстрым, но тело, которое он оставил после себя, представляло такую же опасность для живущих, как и живой человек, которым он был минуту назад.

Герта обратила лицо к улице. И ее голос зазвучал пронзительно и чисто.

— Проявите свое мужество. Те, кто был рядом с этой бедной душой и его пожитками, — на вас уже может лежать проклятие. Уйдите прочь от своих любимых, пока не будете уверены, что чисты. Идите сюда и сделайте то, что должно быть сделано.

Наступила тишина. Затем распахнулась одна дверь, и кто-то юный не то вышел, не то выпал на улицу. Сзади раздались скорбные вопли. Он поднялся на ноги, постоял мгновение, словно переводя дух, и с видимой неохотой пошел вперед. Это был Эвисон, который возился с поклажей и мулом Прасола. Приблизившись, он дважды всхлипнул и отвернулся, чтобы не видеть мертвеца. Лицо его казалось серым, несмотря на загар.

Его прибытие на место трагедии, казалось, повернуло ключ в замке упрямости, стали распахиваться другие двери, и над деревней повис великий стон печали и утраты. Но пришли все — Йохан и прочие, пившие со странником, и три женщины, которые наполняли ему тарелки и были рядом.

Йохан оторвал сиденье от скамьи, с помощью вил они перекатили бесчувственное тело на эту доску и отнесли его в поле, где осталась поклажа прасола. Штубен погладил мула по шее и, глядя в глаза животного, сказал дрожащим голосом: «Пусть будет сделано то, что должно быть сделано». Точным движением опытного мясника он опустил свой тяжелый топор.

В деревне началось движение, хотя те, что вышли, сторонились других домов, если в них были открыты окна или двери. Оттуда начали выбрасывать необходимые вещи: поленья для костра, свертки ткани, несколько бутылей с маслом.

Так, Игороф в конце концов был предан пламени, хотя в объятиях огня лежала лишь его измученная оболочка. С ним сгорели вся его поклажа, рама, на которой он ее вез, и мул.

Это заняло несколько часов, и люди уже шатались от усталости, подбрасывая топливо в огонь. Глаза их понемногу начали цепко ощупывать друг друга, как поняла Эрика, в поисках признаков болезни.

Руководила обрядом Герта. Потом она пошла домой и начала сортировать флаконы и пакетики. Эрика смешивала и растирала снадобья, следуя указаниям знахарки.

— Все, что может быть сделано, должно быть сделано. Собери все чашки и кружки, оставленные на столе, дитя, и подготовь их.

Едкий запах костра, словно проклятье, повис над деревней, и Эрика видела, как люди подбрасывали туда все, к чему могли прикоснуться их руки. Она приготовила чашки, и Герта принесла тяжелый котелок. Работавшие, должно быть, заметили ее, приняв ее появление за сигнал, ибо они начали подходить к ней, грязные, закопченные костром, но ни один не стоял рядом с другим.

— Знахарке дается лишь то знание, которое позволяют Великие. Я ничего не могу вам обещать. Но здесь у меня снадобье, вместившее силу многих лекарств, некоторые из них сродни легким формам чумы. Выпейте и надейтесь, ибо это все, что вам остается.

Они выпили все под пристальным взглядом Герты, следившей, чтобы каждый принял свою полную долю. Когда кружки опустели, усталость, казалось, сразила их окончательно, и люди сели на берегу реки. Две женщины плакали, а третья, с застывшим выражением озлобленности на судьбу на лице, снова и снова ожесточенно вонзала нож в землю, словно пытаясь очистить его для какой-то неведомой цели; мужчины же с мрачными лицами поглядывали на огненную башню посреди деревни.