Оболочка разума - [5]

– Его… – она всхлипнула горше, – признали умственно отсталым. Не могу даже выговорить…

Вот так. Кому на Руси жить хорошо…

– Дебилом? – осторожно уточнил доктор Рыжиков, и она даже вздрогнула возмущенно, хотя в данном случае здесь не было никакого оскорбительного смысла. – Или олигофреном?

– Да… – хлюпнула она в раскрытые ладони. – Из четвертого класса… В школу умственно отсталых…

Доктор Рыжиков представил, какими муками учителя дотащили сына товарища Еремина до четвертого. И снял берет перед подвигом неизвестного учителя. На плачущую мать он просто боялся смотреть. Легче было запустить руки в любую кроворазверзшуюся рану.

– Для Петра Константиновича это такой удар… Он у нас всегда такой ласковый, такой послушный… Петр Константинович не хочет второго ребенка, у него служебный долг…

В общей комнате снова взрыв хохота. Наверное, Валера Малышев сказал, как кибер на вопрос, что было раньше, курица или яйцо, ответил, что раньше было и мясо.

– Я конечно, могу посмотреть вашего сына, – со всей присущей ему сочувственной мягкостью сказал доктор Рыжиков. – Если вы захотите. Но вы должны знать, что у меня другая специальность. Я хирург. Если бы нейротравма или опухоль…

– Доктор! – чуть не сломала она заломленные пальцы. – Может быть, правда опухоль? Мы согласны на любую операцию! Нам сказали, вы можете! Вы только посмотрите, может быть, просто опухоль!

– Понимаете, – мягко воззвал к ее сознанию доктор Рыжиков, – врожденное слабоумие не лечат хирургически. Это невозможно. Вам надо…

– Почему это врожденное! – шепотом закричала она. – Это все школа с ее дурацкой программой новой! Еще учителей надо проверить! Может, там над детьми издеваются! Никакой мозг не выдержит! Нет, нет! – схватила она докторский рукав. – Только не говорите «нет»! Лучше нечего не говорите! Я этого не вынесу!

Доктор Рыжиков открыл дверь: «Воды!» Таблетки у него всегда были с собой в пистончике. Для родственников. Не своих, конечно, а ждущих конца операции.

– Из-под крана? – хлюпнула носом в стакан жена товарища Еремина. – Извините меня, я расстроилась… В школу слабоумных… Скажите, это на всю жизнь? Или есть хоть какая надежда? Мы согласны на любые траты, только скажите…

Траты, мысленно сказал ей доктор Рыжиков… Траты будут в том, что придется по выходным, а иногда, и в будни посещать на служебной машине интернат умственно отсталых детей. И там среди взрослеющих толстоватых плаксивых мальчиков и девочек находить своего сына. Вытирать ему рот и нос, угощать вкусненьким. Играть с ним в красный мяч в игральной комнате. Петр Константинович снова научится пускать мыльные пузыри. Будет ловко протыкать им перламутровые бока своей авторучкой… И будет счастлив, когда сын засмеется своим странным пугающим смехом. И мать будет счастлива. Вот все издержки для начала. Если так можно выразиться.

Но вслух он сказал:

– Я могу кипяченой. Только она горячая…

– Не уходите!

Слушать мольбы о помощи входило в его профессиональные обязанности. Научиться на них отвечать – это уже нужен талант. Всегда есть ответ честный: «Операция здесь не поможет». И ответ более или менее честный: «Сделаем все, что в наших силах». На честном ответе редко кто настаивает сначала. Жена товарища Еремина тоже. Лишь бы сейчас не наглухо. Хоть какой-то просвет. От просвета к просвету жить можно. Она умоляла его что-нибудь обещать. Ну хотя бы сделать все, что в его силах.

От обещания доктора Рыжикова и спасла Сильва Сидоровна. Она вдруг появилась, костлявая как смерть, с синеватым истовым лицом, как будто навсегда окостеневшим. Она здесь никогда почти и не появлялась, считая отдых доктора Рыжикова священным. Она сурово осуждала людей, покушавшихся на него, и могла встать перед радиатором «студебеккера». Но тут что-то вышло за рамки.

– Юрий Петрович, – проскрипела она, – Туркутюков исчез.

3

Если бы родители, давая имя, могли заглянуть наперед…

Папа Сидор увидел бы свою девочку выросшей, чтобы попасть под колесо войны. Санитарка на передовой, полтысячи вынесено на себе под огнем, по траншеям и воронкам. Три ранения, в том числе позвоночника. Несколько операций, в том числе уже после войны у доктора Рыжикова. Медсестра в медсанбате. Муж-лейтенант, один из погибших за Берлин. Окостеневшее вдовство, исступленная работа в больнице между своей болью и чужой кровью. Запавшие глаза в глубоких черных ямах, пересушенная пергаментная кожа. Ни одного намека на улыбку за много лет.

Если б могли – не назвали бы Сильвой. Усовестились бы. Но в те восприимчивые времена в именах царила оперетта, и папа Сидор не устоял. Вот откуда взялась Сильва Сидоровна.

Дежурным врачом была рыжая кошка Лариска, которую боялись буквально все. Она была начинена огненным перцем. Она могла все, даже совратить Туркутюкова. Однажды она деду Ивану Лукичу (Ивану Грозному) брякнула, чтобы он тщательней проверял трусики своих внучек, а не выслеживал, с кем стоят на лестничной площадке подчиненные ему врачихи. Иван Грозный смог только раз открыть и закрыть рот. Рыжую Лариску спасала лишь невероятная ловкость рук. Не в чем-нибудь таком, а в сшивании почти невидимых, упруго-скользких сухожилий и нервов, деле ужасно нудном и выводящем из себя самых долготерпеливых. Она этим пользовалась.