Обо всём - [15]
Впечатление, произведённое на людей, думаю, Элке понравилось.
Начинаем заносить в храм, который расположен на втором этаже. Лестница — крутая, почти отвесная. А ребятки-носильщики — все как есть разного роста. И тут один, запутавшись в полах длиннющего подрясника, запинается и падает. В рядах смятение, гроб тоже падает и со страшным грохотом съезжает по ступеням. Молчание.
— Господи Иисусе! Не выпала, слава тебе, Господи! Братия, поднимай!
Братия, для надёжности заправив подрясники в брюки, на этот раз уже без происшествий заносит Элку в храм. Уф… Начинаем читать Псалтирь. Я прочла несколько кафизм и ушла готовиться к завтрашним поминкам.
В нашей традиции положено хоронить усопших белым днём, до захода солнца. И традиции этой придерживаются все. Верующие и не верующие. Православные и не очень. Но только не работники платных погостов, как выяснилось. Отпели мы Эллу в полдень, а катафалк приехал в 17 часов.
— Аншлаг, — коротко пояснил мне водитель.
В общем, дубль два. Кладбище, как водится, за городом. Метель. Темнота. Едем. Прибыли на место упокоения часа через полтора, когда по томским декабрьским меркам уже глухая ночь. Метель неожиданно прекратилась, похолодало, и кладбище встретило нас прекрасной тихой погодой, ясным звёздным небом и полнолунием.
И в этой прекрасной в своей живописности декабрьской ночи, под светом гоголевской луны, под звон кадила и наш скромный дуэт с батюшкой, тихо поющий «Святый Боже, Свитый Крепкий, Свитый Бессмертный, помилуй нас», поредевшая процессия из скорбящих друзей делает три круга по всему кладбищу.
Как уж потом выяснили, нас уже не ждали. И носили мы Элку вдоль и поперёк меж ёлок и могил. Знакомили, так сказать…
Ну тут менеджеры спохватились, выскочили из своей избушки и направили нас к месту захоронении. Спасибо, хоть яму выкопали, и не пришлось её ещё полночи рыть, чему и нисколько не удивилась бы.
Я стоила у её могилы и мне не плакалось. Я пела, смотри на это сюрреалистическое зрелище, и улыбалась. Звёздная ночь, полная луна, висищая над крестом. И как только всё, что положено, было совершено, небо затянулось и пошёл пушистый рождественский снег. Он тут же прикрыл комьи мёрзлой земли на могиле и улёгся пышными эполетами на крест. Красиво…
Поминки начались в 22 часа. Все стереотипы уже и так были разрушены, поэтому временем уже никто не заморачивался.
Вспоминали Элкину жизнь: кто, когда и как с ней познакомился, вспоминали её «романы», вечеринки и её острейший язык и то, с каким достоинством она несла свой крест.
Потом завели патефон и слушали её любимые песни. Уходи, каждый подходил ко мне со словами:
— Уль, Элка говорила мне, что после её смерти на память можно взять…
…патефон…
…икону…
…книги…
…картину…
…и т. д.
К утру в доме почти ничего не осталось. В восемь ноль-ноль пришли семинаристы с огромными сумками и унесли всю библиотеку. Оказывается, и её Элка отписала отцу Олегу.
А в десять утра, когда я укладывала свои вещи пришли работники ЖЭКа с топором и соседями. Показали мне казённую бумагу, в которой говорилось, что Элкина квартира отходит в порядке расширения жилой площади её соседям. Подписана была бумага за три дня до Элкиной смерти.
Мне в наследство досталась «аппаратура». Большой эмалированный таз и три капроновых кувшина.
Sic transit gloria mundi.
Когда рассказывала про Элкино житьё-бытьё и похороны, я намеренно не коснулась одного из самых значимых в её жизни персонажей. А сейчас расскажу.
Элка терпеть не могла животных, считая их разносчиками всякой заразы, называя всех, без исключения, представителей фауны «бактериологическим оружием». Больше всех ненавидим был ею соседский пёсик Путька (дело было в начале 90-х и политически окрашенным это имя не считалось). Путька был тощ и мал настолько, что жившие на нём в изобилии блохи были в разы толще его. Путька изредка прорывался к нам в дом, делал по нему круг почёта (назло Элке, я так полагаю), после чего в доме затевалась генеральная уборка с хлоркой, дустом и трёхчасовым кварцеванием.
И когда в один из томных летних вечеров я вернулась после службы и увидела у неё в руках замухрышного котёнка, которого она нянчила, завернув в полиэтиленовый пакет, удивление моё было не меньшим, чем, если бы я увидела Элку на ногах.
— Уля, так, рот закрыла, уши открыла — готовь аппаратуру, будем спасать эту голытьбу от глистов и блох.
— Элла… Чем?
— Тем!
Запасы у неё, конечно, были колоссальные. В доме было всё на случай годовой осады и блокады. Из-под ванны я выудила старую сумку, в которой, как ни странно, нашлось всё и от блох, и от прочих жителей кошачьего организма.
Пока я мыла и толкла в порошок «Декарис», Элка поведала мне историю усыновления.
— Сижу, жду тебя. Путька, эта мерзость запустения, лает, как проклятый, под окном. Я уже его и по-хорошему, и матюками гнала — не уходит, гад такой. Прям завывает. Звоню я Свете, хозяйке этого мерзавца, с просьбой или убить его сразу или просто увести. Светка сбегала за ним и принесла вот это. На него Путька и лаял. Куда девать, непонятно. Может, ты его в церковь отнесёшь? Жалко…
— Эл, какая церковь, кому он там нужен? Выкинут так же за ограду и пропадёт. Может, пристроим куда?
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.