Обноженный - [39]

Ничего нового: «Жалует царь, да не жалует псарь» — русская народная мудрость.

Побирающихся — останавливают и разворачивают. Снова ничего нового: кордоны, заставы… — отработано ещё в Российской империи.

Энгельгардт очень точен в формулировании общенародной этической оценки: «не подать кусочек, когда есть хлеб, — грех».

«…и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого». Кому как не мне, здешних людей — повелителю, здешних мест — владетелю надлежит способствовать исполнению базовой христианской молитвы? Избавить их от возможности согрешить, от искушения? Искушения прокормить своих детей, не подавая чужим.

Молитва — к ГБ, а делать — мне. Делаем по-божески — избавляем.

Системный анализ сходу даёт две возможности.

Либо — «хлеба нет». Уточняю: «своего хлеба». Выплачиваю жалование хлебом. Не ново: так, на хлебных поставках из России, жило в 17 веке донское казачество. «Кусочничество» в то время в том месте — отсутствовало. Так у меня живут на постоялых дворах, хлебный запас — на три дня.

Либо — «нет просящих». Так живут все остальные в вотчине. Вотчина закрыта от посторонних, «согрешить» — не с кем.

Домна бы стала подавать кусочки, не спросясь у меня, и я думаю, что если бы я запретил ей подавать кусочки, то она бы меня выбранила, да, пожалуй, и жить бы у меня не стала. И не одна она. Но… они — тут, в Пердуновке, а голодные — там, за кордоном, у Фильки. «И вместе им не сойтись».

Были, конечно, и на кордонах сердобольные. Но подавать чужим майном… Я с Фильки спрашиваю за расход. Не за чьё-то милосердие, а за мой убыток. А он… спрашивает с работников и работниц. Двух дур загнали кирпичи жарить — остальным помогло. Помогло чётче отличать «своё» — от «моего».

Второе — фейс-контроль с обязательной санобработкой. Ещё не карантин — так, чисто укрепление личной гигиены.

Помыться-погреться на Руси любят. Постираться-подшиться, побриться-постричься… Потом за это всё заплати… А без этого — хода нет. Проход по вотчине — только организованной группой. Санный обоз и по списку.

Но главное: у меня не подают кусочки потому, что у меня есть работа. За которую я плачу хлебом.

У меня нет кучи необходимых для прогресса железок. Их можно было купить, но я сэкономил. Взамен двух очень интересных импортных кольчуг — купил хлеба. Конкретно — жита. Взамен очень красивого, как раз на мою плешь, шлема с серебрением, еловицем, бармицей и личиной я купил… Как вы догадались? — Правильно — жита.

И пускай в меня плюют все любители железомахания и эксперты по выколотке головных уборов на «Святой Руси»! Но поломать эту «кусочную взаимопомощь»… хоть бы на 20 верстах своей речки, Угры — для меня важнее. Потому что это неотъемлемое, безусловно прекрасное, душевное свойство русских людей, которое позволяет им выживать в тяжкую годину бедствий — есть смерть.

Смерть прогрессу. Смерть всякому прогрессу в сельском хозяйстве:

— А зачем? Не, мы как с дедов-прадедов…

— А то, что деды и прадеды регулярно голодали…?

— И чё? Ничё, в миру прокормимся. Наберём, за-ради христа, кусочков и, с божьей помощью, помолясь, даст бог и нынче… не помрем.

И столетиями будут воспроизводиться в России эти варварские технологии обработки земли. А всякие… с интенсивными технологиями — вроде хозяйства самого Энгельгардта, будут яркими, но очень маленькими оазисами, в океане исконно-посконного русского крестьянского землепашества.

Даже тот, кто хотел бы — воздержится.

— А зачем? На что ломаться, вкладывать, рисковать? Ежели и будет прибавка к урожаю — больше «кусочников» придёт, они прибавку и съедят. «Не подать кусочек, когда есть хлеб, — грех». Не, мы грешить не будем, у нас хлеба нет.

Кормить своих детей жёстким царапучим пушным хлебом… Потому что — идут и идут, просят и просят… «Разве уже очень расчетливый хозяин ест и по осени пушной хлеб».

— А зачем? Зачем быть расчётливым? Прорва-то бездонная. Зачем детей-то гробить? Поели сладко да и пошли побираться. Как все. Мир-то, бог даст, прокормит.

Не соглашусь с Энгельгардтом: не «расчётливый хозяин» — стыдливый. Которому стыдно попрошайничать, который пытается оттянуть момент начала своего «христарадничества». Даже в ущерб своему здоровью, здоровью своей семьи. Люди едят «пушной» хлеб: зерно не провеевают, а прямо так, с мякиной — мелют. Пекут из него хлеб и едят. В хлебе остаются такие… иголочки твёрдые. Которые царапают гортань и далее… вплоть до геморроя. Так питается большая часть русского народа в этой местности даже в конце 19 века.

Система, в которой «стыдливые», «трудолюбивые», «расчётливые» питаются хуже «бесстыдных», «ленивых», «недальновидных» — деградирует, вырождается. Она обязательно рухнет. Через некоторое время.

На Руси это «некоторое время» — продолжительность деградирования и вырождения — тысяча лет. Нам уникально повезло: столько такой реликт ни у кого не продержался.

Взаимопомощь, необходимая и единственно спасительная во времена бедствий — сама становится несчастьем, бедой всей нации, если бедствия случаются регулярно. Из одиннадцатилетнего солнечного цикла здесь — два-три года — всё выгорело, два-три — всё вымокло.

— Но нельзя же жить в состоянии постоянной катастрофы! Ребята! Может, вы чего-то не так делаете? «Может, в консерватории что-то подправить»?