Обнаженная Маха - [53]

В величественной тишине, посреди которой оказался Реновалес, молча бурлили мощные силы предоставленной самой себя Природы. Под порывами ветра сосны, казалось, звучали, как струны гигантской арфы. Площадь была перекрыта ледяной тенью деревьев. Вверху, над фронтоном маленького дворца, летало несколько голубей — они кружили спиралью вокруг старой мачты для флага и почерневших от непогоды классических бюстов, стремясь подняться над верхушками сосен и погреться в лучах солнца. Притомившись, птицы хлопали крыльями и садились на ржавые перила железных балконов, украшая старое здание дрожащим белым узором, гирляндой из перьев, издающих тихие шорохи. Посреди площади пускал вверх струи воды мраморный лебедь с круто изогнутой к небу шеей — от журчащего фонтана по затененным местам веяло ледяным холодом.

Реновалес прогуливался туда-сюда. Там, куда не проникали солнечные лучи, под его ногами хрустела ледяная корка. Он оперся на чугунную балюстраду, что полукругом охватывала площадь. Сквозь плетение черных крон, на которых уже появились первые почки, художник увидел горную гряду, окаймляющую горизонт. Это были Гвадаррамские горы, снежные призраки, сливающиеся с сугробами облаков. Чуть ближе четко выделялись горы Пардо с темными, покрытыми сосняками вершинами, а слева простирались гребни Каса де Кампо, на склонах которых уже зеленела, отливая желтоватым блеском, первая весенняя травка.

Под ногами художника расстилались поля Монклоа, сады, разбитые на старинный лад, деревца питомника, который тянулся вдоль берега реки. По дорогам, змеящимся внизу, катили роскошные кареты — отражающееся на их лакированных стенках солнце казалось огненным клубком. Луга, кроны деревьев — все было омыто и блестело от талого снега. Извечная зеленая нота играла множеством вариаций — от черного цвета до желтого — и улыбалась, почувствовав ласкающие касания солнца после холодной снежной купели. Вдали, рассыпая по предвечерней тишине звонкие раскаты эха, то и дело гремели выстрелы из ружей. Охотились в Каса де Кампо. Между колоннадами стволов и на зеленых коврах лугов мерцала позолоченная солнцем вода; светлые пятна прудов, каналы, кое-где проглядывающие сквозь разрывы зеленой скатерти, появившиеся после оттепели лужицы — казалось, это лежат в траве длинные блестящие шпаги.

Реновалес вряд ли смотрел на пейзаж; сегодня он ничего вокруг себя не замечал. Голова его была занята совсем другим. Увидел приближающуюся по аллее изящную карету и отступил от балюстрады, чтобы выйти навстречу. Это она! Но карета проехала мимо и величественно и неторопливо покатила дальше. В ее окне он успел разглядеть закутанную в меха старую сеньору с запавшими глазами и провалившимся ртом — голова ее почти тряслась от старости в такт покачиваниям кареты. Экипаж проехал к небольшой церкви, стоящей около дворца, и художник снова остался один.

Ох, наверное, она не приедет! Сердце начало подсказывать, что ожидание его напрасно.

Вдруг на площади появились какие-то бегающие девочки в развалившихся туфельках; гладкие волосики падали им на шеи и блестели маслянистым блеском. Реновалес не заметил, откуда они взялись. Наверное, это были дети сторожа дворца.

Аллеей шел смотритель парка с ружьем за плечами и охотничьим рогом на поясе. Потом появился человек, весь в черном, похожий на лакея; с двух сторон от него шли два огромных пса, датские доги, серые с синим отливом; они шагали с достоинством, сдержанные и серьезные, гордые своим грозным видом. Кареты нигде не было видно. О господи!..

Маэстро сел на каменную скамью и наконец достал небольшой альбом, который всегда носил с собой. Он принялся рисовать девочек, носившихся вокруг фонтана. Это был способ скоротать время, чтобы ожидание не казалось таким долгим. Одну за другой нарисовал он всех девочек; потом начал наблюдать, как они собираются группками, но вскоре дети скрылись за дворцом и побежали вниз к Глубокому каналу. Реновалес, за неимением развлечения, поднялся со скамейки и несколько раз прошелся туда-сюда, притопывая ногами. Они у него очень замерзли; холод и бесполезное ожидание совсем испортили ему настроение. Походив, он сел на другую скамью, неподалеку от лакея в черном. Собаки неподвижно сидели у его ног. Величественно отдыхали, словно какие-то важные лица; их серые глаза, щурящиеся и поглядывающие на сеньора, пристально на них смотревшего и водившего карандашом в раскрытой тетради, положенной на колено, блестели и светились умом. Художник нарисовал собак в нескольких разных позах и так увлекся этой работой, что в конечном итоге забыл, зачем, собственно, сюда пришел. Ох и красивые же зверюги! Реновалес любил животных, в которых красота сочеталась с силой. Если бы жил сам и мог делать все, что заблагорассудится, то превратил бы свой дом в зверинец.

Наконец человек с собаками ушел, и художник снова остался один. Неспешной походкой прошли несколько парочек — они поворачивали за дворец и исчезали в садах на склоне горы. Потом — группа семинаристов в развевающихся рясах, оставлявших за собой тот специфический запах здоровой, целомудренной и грязной плоти, который чувствуется по казармам и монастырям... А графини нет и нет!..