Обнаженная Маха - [51]

Реновалес презирал этого молодого человека, высказывал сомнения в его мужской силе, отпускал в его адрес самые колкие словечки из своего грубого лексикона.

Монтеверди был доктор наук и ждал, когда в Мадриде освободится какая-то кафедра, чтобы принять участие в конкурсе на замещение вакансии. Графиня де Альберка оказывала ему свою высокую протекцию, восторженно рассказывая о Монтеверди всем важным сеньорам, которые имели влияние в университетском мире. Горячо восхваляла она доктора и перед Реновалесом. Это, мол, великий ученый, и она ужасно рада, что его ученость не мешает ему одеваться с утонченной элегантностью и быть красивым, как ангел.

— Я не видела красивее зубов, чем у доктора Монтеверди, — говорила графиня при всем обществе, рассматривая красавца в лорнет.

Порой она до того углублялась в свои мысли, что могла перебить разговор самым неуместным замечанием:

— А заметили ли вы, какие у доктора руки? Более тонкие, чем мои! Совсем как женские.

Художник возмущался такими выходками Кончи, часто случавшимися в присутствии ее мужа.

Его поражала невозмутимость этого увешанного лентами и орденами сеньора. Неужели он совсем слепой? А граф с отеческой теплотой в голосе говорил одно и то же:

— Ох и Конча! Что на уме, то и на языке. Не обращайте на нее внимания, друг Монтеверди. Моя жена порой бывает озорной, как маленькая девочка.

Доктор лишь улыбался — ему явно льстила атмосфера поклонения, которой окружала его графиня.

Он написал книгу об эволюции живых — очаровательная дама была в восторге от этого гениального произведения. Художник с удивлением и завистью наблюдал, как меняются ее вкусы. Она совсем забыла и о музыке, и о поэзии, и о пластических искусствах, некогда столь влияющих на ее птичий ум, интересующийся всем, что блестит или звенит. Теперь она смотрела на любое искусство как на приятную, но ненужную игрушку, которая могла развлекать человечество только в пору его детства. Времена меняются, и надо быть серьезнее. Наука, наука и еще раз наука — поэтому она и стала покровительницей, хорошей подругой и советчицей ученого. И Реновалес не раз видел на столах и креслах различные научные трактаты со многими неразрезанными страницами; лихорадочно их полистав и ничего не поняв, графиня быстро впадала в скуку и теряла к ним интерес.

Завсегдатаи ее салона, в основном пожилые уже сеньоры, привлекаемые сюда красотой графини и безнадежно в нее влюбленные, только улыбались, слушая, как важно распространяется она о науке. Те, кто имел имя в политике, простодушно восхищались и удивлялись. Сколько всего знает эта женщина! Знает много такого, о чем они даже не слышали. Другие ее поклонники — известные врачи, профессора университета, ученые, давно забросившие науку — также относились к разглагольствованиям графини с определенной снисходительностью. Для женщины, в конце концов, не так уж и плохо. А она, то и дело поднимая к глазам лорнет, чтобы полюбоваться красотой своего доктора, с педантичной медлительностью говорила о протоплазме, о размножении клеток, о каннибализме фагоцитов, о человекообразных и собакообразных обезьянах, о дископлацентарных млекопитающих и питекантропах, с милейшей самоуверенностью кричала о тайне жизни, произнося причудливые научные словечки не менее уверенно, чем имена лиц из светского общества, с которыми вчера обедала.

Красивый Монтеверди, по ее мнению, был первым среди прославленных ученых. Книги светил, которыми так восхищался доктор, навевали на нее смертельную скуку, и тщетно пыталась она проникнуть в тайну их строк. Зато много раз перечитала книгу Монтеверди, чудесное произведение, которое она советовала приобрести всем своим подругам, хотя они никогда не читали чего-то серьезнее романов, печатающихся в журналах мод.

— Это великий ученый, — заявила графиня однажды вечером, когда они разговаривали с Реновалесом наедине. — Он только начинает, но я его подтолкну, и он станет гением. Какой блестящий ум! Жаль, что вы не прочитали его книги!.. О Дарвине слышали? Неужели нет? Так вот Монтеверди гениальнее Дарвина, намного гениальнее!

— Охотно верю, — сказал художник. — Этот Монтеверди хорошенький, как младенец, а Дарвин, пожалуй, был уродливым стариком.

Графиня засомневалась — рассердиться или засмеяться — и в конце концов только погрозила Реновалесу лорнетом.

— Лучше молчите, злой человек... Вы просто невыносимы, маэстро! Вам следует понять, что такое нежная дружба, чистые отношения и братская любовь, основанная на совместном увлечении наукой.

С какой горечью смеялся маэстро над этими чистыми отношениями и нежностью! Он все видел, и Конча не слишком остерегалась и не скрывала своих чувств. Монтеверди был ее любовником, как раньше какой-то музыкант, — и в те времена графиня только и говорила что о Вагнере и Бетховене, причем так, будто они ежедневно приходили в ее дом, — а еще раньше юный и красивый герцог, который устраивал для своих гостей корриды, убивая невинных молодых бычков и приветствуя влюбленным взглядом графиню де Альберка, сидевшую в ложе в белой мантилье и с гвоздиками на груди. Ее любовные отношения с доктором ни для кого не были тайной. Поэтому солидные сеньоры, которые составляли свиту графини, каждый вечер упорно перемывали ему косточки, говорили, что он невежда, а его книга — это костюм Арлекино, набор лоскутов из чужих произведений, грубо сшитых дерзостью невежды. Всех их мучила сильная зависть. Страдая от молчаливой старческой любви, завсегдатаи салона графини де Альберка дрожали, видя триумф этого мальчишки, похитившего у них божество, которому они поклонялись, веселя свою одинокую старость.