Обнаженная Маха - [50]

— Мы были совсем другой породы, правда, Пепе? — говорил Реновалес, лукаво подмигивая. — Мы меньше лелеяли свое тело, но давали ему возможность наслаждаться. Хотя мы были и не такими целомудренными, зато хотели чего-то более высокого, чем автомобиль или спортивный кубок: у нас были свои идеалы.

Затем художник снова заводил речь о парне, который хотел стать их родственником, смеялся над его умственными способностями.

— Если Милито выберет его, я перечить не стану. Чтобы они только нашли общий язык между собой. Он добрый малый; видимо, пойдет под венец невинным. Но боюсь, что когда пройдет ощущение новизны, он вновь вернется к своим увлечениям, и бедная Милито станет ревновать мужа ко всей той машинерии, что поглощает добрую долю его состояния.

Часто случалось, вечерами Реновалес еще засветло отпускал натурщиков, если работал с ними, откладывал кисти и выходил из мастерской. Возвращался в пальто и шляпе.

— Пойдем прогуляемся, Пепе.

Котонер хорошо знал, где закончится эта прогулка.

Они шли вдоль ограды Ретиро, неторопливо спускались по улице Алькала. Там всегда прогуливались группы людей — некоторые из них, пройдя мимо маэстро, оборачивался и показывал на него пальцем: «Тот, который повыше ростом — художник Реновалес». Через несколько минут Мариано начинал проявлять признаки нервного нетерпения; он замолкал и ускорял шаг; Котонер мрачно брел за ним, что-то мурлыча себе под нос. Когда доходили до моста Кибелы, старый художник уже знал, что цель их прогулки близка.

— До завтра, Пепе. Мне сюда. Я должен зайти к графине.

В один из таких вечеров он не ограничился этим лаконичным прощанием. Отойдя на несколько шагов, вдруг обернулся и, немного заикаясь, сказал:

— Послушай... Если Хосефина спросит, куда я хожу, ты ничего ей не говори... Я знаю, ты умеешь держать язык за зубами. С моей женой надо быть настороже, мне хотелось бы избежать лишних недоразумений с нею. Эти две бывшие подруги не очень между собой ладят... Женщины есть женщины!

II

В начале весны, когда мадридцы уже поверили, что наступила теплая погода и самые нетерпеливые из них начали искать летние шляпы и шляпки, внезапно вернулась зима. Она подкралась весьма коварным образом, затянула небо тучами, покрыла снежным саваном высохшую и потрескавшуюся от яркого солнца землю, сады, в которых уже из почек появлялись листочки и распускались первые цветы.

В салоне де Альберка вновь запылал камин, перед которым грелась толпа сеньоров, составляющих общество «прекрасной графини» в те дни, когда она «оставалась дома», то есть не председательствовала ни на каких собраниях и не наносила визитов.

Однажды, придя вечером в салон графини, Реновалес восторженно начал рассказывать, как замечательно выглядит Монклоа под снежным покрывалом. Он как раз пришел оттуда — ох и великолепное же зрелище! Лес, который уже начал бурлить первыми весенними соками, теперь стоит погруженный в глубокую зимнюю тишину, неожиданно укрывшись белым саваном. Как жаль, что в этом лесу бродит столько чудаков, охваченных фотографической манией: снуют со своими аппаратами по всем закоулкам и затаптывают чистый снег!

Графиня проявила горячую детскую заинтересованность. Она хочет увидеть это зрелище: завтра непременно там побывает. Напрасно друзья пытались отговорить ее, уверяя, что погода вот-вот изменится. Завтра выглянет солнце, и снег растает; эти неожиданные метели целиком зависят от непостоянства капризного мадридского климата.

— Ну и пусть, — упрямо сказала Конча. — Все равно я решила побывать в Монклоа. Сколько лет я туда уже не наведывалась. Вот жизнь — некогда в гору глянуть!..

Итак, завтра утром она поедет в Монклоа посмотреть, как тает снег... Нет, утром, наверное, не сможет. Встает она поздно, и надо же принять всех этих дам-активисток, приходящих к ней за советом по вопросам женского движения. Итак, после полудня: она отправится туда сразу после второго завтрака. Жаль, что маэстро Реновалес в это время работает и не сможет сопровождать ее! Он так прекрасно умел видеть природу своими глазами художника и столько раз рассказывал ей, столь красиво заходящее солнце, если смотреть на него, стоя у дворца Монклоа; мол, это почти то же, что любоваться предвечерним Римом с вершины Монте Пинчио!.. Художник ответил галантной улыбкой. Он найдет возможность выбраться завтра в Монклоа; там они и встретятся.

Графиня была явно обеспокоена этим обещанием и встревоженно посмотрела на доктора Монтеверди, пытаясь убедиться, что ее порицают за легкомыслие и непостоянство. Но прекрасной даме пришлось испытать разочарование: он остался равнодушным.

Счастливчик доктор! Как ненавидел его маэстро Реновалес! Это был очень красивый молодой человек, хрупкий, как фарфоровая статуэтка; все в нем было очень уж хорошим, и поэтому его лицо казалось каким-то ненастоящим, будто нарисованным. Черные, как воронье крыло, блестяще волосы с синим отливом были расчесаны на пробор над бледным лбом. Глаза, нежные и бархатистые, немного суженные, с гладкими белками цвета слоновой кости, чуть розовели в уголках — настоящие глаза одалиски; губы — две ало-красные полоски под кустиками торчащих усов; лицо матовое, как лепестки камелии, а зубы, мерцающие и блестящие, как нитки перламутра. Конча смотрела на доктора Монтеверди с благоговейным восторгом; разговаривая, не отводила от него глаз, будто во всем советовалась с ним взглядом, сетовала в душе, что он недостаточно деспотичный, ибо желала быть его рабыней, стремилась, чтобы он всегда ее одергивал, журил за каждую прихоть, за непостоянство и легкомыслие.