Обманутая, но торжествующая Клио - [16]

.

Иначе говоря, дальнейшая публикация "дневника" была остановлена не просто потому, что все более и более становился очевидным его фальсифицированный характер, но и в силу вмешательства политического органа СССР — Оргбюро ЦК ВКП(б). Мы еще вернемся к этому важному в судьбе "дневника" Вырубовой моменту, сейчас же отметим, что такому решению предшествовали уже не публицистические замечания о его фальсифицированном характере, но серьезнейший источниковедческий анализ, предпринятый известным историком и археографом А.А. Сергеевым[67].

Мы будем вынуждены достаточно подробно охарактеризовать наблюдения и выводы Сергеева, поскольку они касались основополагающих вопросов бытования и содержания "дневника" и безупречно доказали, что в научный и общественный оборот был введен не подлинный исторический документ, а подлог.

Прежде всего, Сергеев обратил внимание на несуразности, имеющиеся в предисловии относительно происхождения "дневника". По мнению Сергеева, уже история его злоключений (перевод на французский, копирование, уничтожение в проруби оригинала и проч.) кажется подозрительной, ибо абсолютно ничем не подтверждается. Однако главное, по мнению критика, даже не в этом. Принципиально важным он считает ответ на вопрос: вела ли когда-либо Вырубова дневник вообще. В этой связи Сергеев обращает внимание на ту часть предисловия к публикации, в которой издатели указали, что на одном из допросов Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства Вырубовой была предъявлена ее же "тетрадь номер один", которую издатели определили как часть "дневника". Однако стенограмма допроса показывает, что это был не дневник в общепринятом смысле. "Тетрадка полна разных записок на какие-то мистические темы", — отметил председатель. "Да, я всегда массу записывала", — прокомментировала в ответ Вырубова. Из дальнейшего следует, что Вырубова пыталась в своей тетради записывать изречения и телеграммы Распутина. В конце концов на один из очередных вопросов председателя относительно содержания ее тетради Вырубова раздраженно заметила: "Я вам говорю, я столько народу видала и принимала, что не могу помнить… Если бы мог кто-нибудь дневник за меня вести, я была бы рада"[68].

По мнению Сергеева, можно при желании не поверить подлинным показаниям Вырубовой в отношении ее решительного отрицания факта ведения дневника. Но очень странно, что издатели в "Минувших днях" полностью проигнорировали стенограмму допроса, лишь мельком упомянув о ней. Между тем из стенограммы следует, что предъявленная Чрезвычайной следственной комиссией "тетрадь номер один" не являлась дневником в прямом смысле слова ни по форме, ни по содержанию. Предисловие же к публикации в "Минувших днях" утверждает, что спустя двенадцать дней после допроса сама Вырубова в письме к Головиной заявила об изъятой у нее первой тетради своего "дневника". "Если даже допустить, — заключал Сергеев, — подлинность цитируемого письма Вырубовой (усомниться в чем мы имеем право, поскольку не известны ни место хранения письма, ни условия проверки принадлежности его Вырубовой), то, при сопоставлении его с названной выше стенограммой, сам собой напрашивается вывод, что "дневники" в толковании Вырубовой и редакции "Минувших дней" — совершенно разные вещи. Содержание посвященной Распутину "тетради номер один", именуемой самой Вырубовой, по уверению редакции, "дневником", совершенно отлично от содержания напечатанного "дневника", в котором повествуется о множестве фактов почти исключительно из области политической жизни России и зарегистрированы дела и речи массы людей, вращавшихся в окружении последних Романовых"[69].

Далее Сергеев, сравнивая "дневник" с опубликованными "Страницами из моей жизни" Вырубовой, обращает внимание на то, насколько разными по своему мироощущению предстают нам их авторы со страниц этих двух документов: идеи, отношение к событиям и людям в них кардинально противоположны. Более того, "дневник", благодаря обилию в нем прямой речи, диалогов, неразличимости русского текста и перевода на французский язык выглядит скорее как литературное произведение, заранее облеченное для печати в художественную форму, с определенным сюжетным построением, которое никак не нарушается бессистемной хронологией записей.

Однако самое потрясающее открытие, пишет Сергеев, просвещенный читатель может сделать, сравнив фактическую основу "дневника" с известным кругом фактов российской истории начала XX в. Вопреки мнению издателей, в нем нет никаких новых примечательных фактов, которые не были бы известны из изданных к 1927 г. воспоминаний, переписки, исторических исследований, а также "сохранившихся до наших дней в некоторых кругах общества устных слухов о жизни двора Романовых", которые были препарированы и поданы в публикации под определенным углом зрения. Критик привел многочисленные и убедительные примеры таких заимствований и переработки. "Зависимость сюжетов от имеющихся в печати публикаций, — отмечал Сергеев, — особенно заметна в последней части "дневника" — "1916 год", которая по содержанию своему крайне совпадает с V томом "Переписки Николая и Александры Романовых". Недаром комментаторы в таком изобилии снабдили эту часть "дневника" подстрочными ссылками на "Переписку"; сюжетика у них на редкость общая, за немногими исключениями, которые, в свою очередь, имеют свои печатные источники"