Обманный лес - [42]

Натан закричал, завизжал и залепетал что-то нечленораздельное. Слова слетали с его губ, но в них не было никакого смысла, даже для него самого. Ворчун сунул кольт в кобуру и сел грести. Он вывел лодку на середину реки, потом снова поднял весла. Он осторожно приблизился к Натану, и мальчик с плачем шарахнулся от него. Но через некоторое время гном обнял Натана и крепко прижимал его к себе, пока тот плакал.

– Прости, Нат, – прошептал Ворчун скрипучим и тихим голосом – Но иначе никак. Другого пути нет.

Река текла прямо, препятствий в воде было немного, и Ворчун просидел так с мальчиком довольно долго. Скоро наступило утро, оранжевое солнце ярко засияло на небе, и деревья – по крайней мере здесь – зеленели как ни в чем не бывало. Вокруг вздымались горы, и поток нес свои воды все выше, выше и выше, пока не начало холодать.

Ворчун снял свой кашемировый пиджак и накинул его на Натана, а мальчик лежал ничком и плакал на носу лодки. Ворчун греб. Некоторое время спустя плач прекратился, и гном понял, что парнишка уснул. Он порадовался за Натана. Ребенок, скорее всего, практически не спал с тех пор, как попал в Обманный лес, и сон должен был стать для него счастливым избавлением.

Пока не начался настоящий кошмар.

Пока он не встретился с шакалом Фонарем.

Раскладушка немилосердно впивалась в бока. Томасу вспоминался матрас в цветочек, который хранился в подвале у его родителей вместе с раскладным основанием из проволочной сетки, когда он был ребенком. Оставаясь у него с ночевкой, его друзья всегда были вынуждены прибегать к услугам этой штуковины, которая напоминала изощренное пыточное приспособление даже мальчишкам, не слишком сведущим в подобных вещах. Но хуже всего было, когда к ним наведывался какой-нибудь родственник и перебираться на раскладушку приходилось Томасу.

То, что предоставила в его распоряжение больница, внешне было чуть больше приближено к кровати, нежели та садистская конструкция из пуха и проволоки времен его детства, но более удобной ее назвать можно было едва ли. Отделяй его от состояния полного изнеможения хоть на йоту больше, он всю ночь не сомкнул бы глаз.

Вместо этого он провалился в сон еще до десятичасовых новостей.

Через девятнадцать минут после того, как его глаза закрылись, Томас проснулся от в высшей степени странного звука. Сначала он решил, что телевизор вышел из строя, но, подняв глаза, увидел, что все еще идут новости, хотя звук и приглушен. Нет, шуршание помех доносилось из какого-то другого места затемненной палаты.

Уткнувшись лицом в стену и подтянув ноги к груди, в позе человеческого зародыша, он попытался было не обращать на этот звук внимания. Но шум был раздражающе настойчивым. Почти как шепот, если бы москиты умели шептать.

Когда Томас понял, что не заснет, пока не прекратится шум, он покорился судьбе и уселся на раскладушке. Он оглядел палату, пытаясь определить источник звука. Может быть, это забытая телефонная трубка? Но нет, звук, казалось, исходил отовсюду сразу.

– Какого дья… – Он не договорил и поднялся; кафельный с нашатырными потеками больничный пол холодил подошвы.

Что-то шевельнулось в голубоватом свечении телеэкрана Томас пригляделся, пытаясь сосредоточиться.

И тут он окончательно проснулся.

Надо было быть идиотом, чтобы не узнать этот звук. Теперь, когда он увидел, как одна из них ползает по экрану, потрескивая от статического электричества, глаза у него расширились, и он замер.

Пчелы.

Сосчитать, сколько их, не представлялось возможным, но гул становился громче. Томас терпеть не мог пчел всегда, сколько себя помнил. Но в палате был Натан, тихонько посапывал в своей постели, и защитить сына было важнее, чем пытаться спастись от их жал.

«Как эти твари пробрались сюда?» – подумал он, бесшумно скользя по кафелю к выключателю на стене. Но вопрос «как?» отступал на второй план перед вопросом «что делать?».

Добравшись до стены, Томас протянул руку, нащупал выключатель и на миг замешкался, прежде чемвключить свет. Какая-то часть его ожидала, что в палате будут кишмя кишеть пчелы, – та часть, которая медленно ускользала от реальности. Эта его часть вздохнула с облегчением, когда загорелся свет. Все остальное в нем ужаснулось.

– Господи, Натан, – прошептал он.

В следующую секунду Томас был у двери. Он быстро, но бесшумно распахнул ее и выглянул в коридор. Сестринский пост пустовал. Томас завертел головой и услышал совсем рядом, за углом, чей-то смех.

– Эй! – позвал он, не решаясь кричать из-за опасения рассердить пчел.

На мгновение он застыл на пороге, разрываясь между необходимостью позвать на помощь и нежеланием оставлять Натана одного. Сестра должна вот-вот вернуться, он знал это. Если он просто оставит дверь открытой, помощь придет. Решающим оказался внезапно всплывший в голове образ шнура с кнопкой вызова сестры на конце. Если он нажмет на нее, они быстро появятся.

Томас вернулся обратно в палату Натана и прикусил губу, когда снова увидел сына. Пчелы ползали по простыням, кружили над кроватью, приземлялись на окне и в углах палаты. Несколько десятков, не больше. Но этого было более чем достаточно, чтобы у Томаса на миг перехватывало дыхание всякий раз, когда он смотрел на них. На Натана. На его обнаженной коже с виду не было заметно ни одного укуса, и это несколько успокоило Томаса. Но не может же он оставить их так ползать. Он должен что-то сделать, но что? Стоит ему только напасть на них, как пчелы, вероятнее всего, накинутся на него в ответ, снова и снова жаля.