Обмани-Смерть - [5]

Около пяти белое солнце покатилось в закат, в шесть совсем стемнело, и битва закончилась. На террасах стали зажигаться жаровни, женщины готовили на ужин рис и чечевицу. Бархат небосвода заполнился сотнями светящихся змеев, танцующих под оглушительно громкую музыку. Некоторые жители столицы запускали целые связки из четырех-пяти змеев – лотосы высотой аж в три этажа, – а под ними висели свечи в пергаментных карманчиках. Разноцветные серпантины переливались огнями среди звезд в ледяной делийской ночи.

Вернулись родители, и я кинулся к ним, чтобы поделиться радостью. Мама улыбнулась, а отец пришел в ярость. Он кричал на Дханью, обзывал ее безответственной – «Мальчик мог лишиться пальца!» – напоминал, сколько индийцев каждый год падают с крыши и разбиваются насмерть.

– И прекрати говорить patang, patang! Неужели так трудно произнести английское слово kite?[13]

* * *

Мой отец всегда называл себя пацифистом в стиле «Все, что тебе нужно, – это любовь»[14] и прочей муры. Он был везунчиком и насилие видел только на экране телевизора. Если никто и ничто тебе не угрожает, миротворцем быть очень легко. Отец часто повторял, что приехал в Индию, потому что эта страна – родина Ганди, земля ненасилия, а я тогда не знал реального положения дел и не мог поднять его на смех. Если выдавался свободный воскресный вечер, мы отправлялись гулять в парк Радж-Гхат, к мемориалу Махатмы Ганди. Не уверен, что правильно называть местом упокоения отца Индии место кремации, где даже прах не лежит[15], но черная мраморная плита с гирляндами из оранжевых и белых цветов навевала покой и просветление. Мы устраивались на пригорке, под деревьями, и старались проникнуться духом великого человека, как если бы он и впрямь витал в воздухе. Отец закрывал глаза, наслаждался мирным мгновением и не реагировал на доносившийся с дороги шум. Мама протягивала ему серый холщовый мешочек, куда они всю неделю складывали кусочки хлебного мякиша. Как только отец опускал туда руку, появлялись пять или шесть белок. Он утверждал, что знает их в «лицо» и зверушки тоже нас отличают от других двуногих. Белки ели с руки и позволяли гладить себя по спине и хвосту, а потом исчезали в кронах деревьев.

Моя мать и Дханья начали собирать вещи, и наша квартира стала похожа на склад. Однажды вечером отец принес плохую новость: предприятие не станет полностью оплачивать переезд, но мы получим неустойку. «Нет худа без добра, – успокаивал он нас, – большинство вещей нам в Англии не понадобится. Дешевле обойдется купить необходимое, тем более что будущий дом будет меньше этой квартиры…» Дханья пообещала раздать все, что останется, бедным. Когда мы с мамой пошли отбирать мои игрушки, я быстро принял решение: возьму только биту, мячи и крикетную перчатку.

У меня была копилка – белая фарфоровая сова; чтобы достать деньги, ее нужно было разбить. Отец терпеть не мог, когда в карманах позвякивала мелочь, и оставлял монеты в одну, две и пять рупий в пепельнице у входной двери. Я не знал размеров своего «капитала», но мама объяснила, что в Англии он мне точно не пригодится. «Решай сам, как поступить».

Последний визит в Радж-Гхат состоялся в воскресенье перед отъездом. Мама шла медленно, задыхаясь на каждом шагу. На этот раз белки съели угощение и принялись играть в прятки у нас за спиной. Потом отец сказал: «Ну все, пора…» – постоял у мемориала Махатмы и догнал нас уже в воротах. Мы оказались в толпе маленьких босоногих оборванцев, клянчивших милостыню. Я начал раздавать монетки, и отец, всегда такой невозмутимый, вдруг накинулся на меня и стал ругать, как будто я совершил чудовищное святотатство. «Никогда не давай деньги уличным детям, – сказал он, – так их проблему не решить. Тысячи бездомных теряют достоинство, прося на бедность и не работая». Сказать по чести, я не очень понял, как несчастные выберутся из трудного положения, если никто не станет им подавать. Отец жестом подозвал рикшу, они с мамой сели. Меня окружали человек десять чумазых ребятишек, все тянули руки, смотрели с мольбой, а мои карманы были полны мелочи. Я зачерпнул монеты обеими руками, швырнул всё на землю, и дети налетели на них, как оголодавшие скворцы. Отец хотел было выйти, но не стал тревожить маму, я раздал всё до последней рупии и сел рядом с родителями. Отец закричал, и рикша тронулся с места. Водоворот уличного движения затянул нас, шум заглушил папин голос, я напустил на себя беспечный вид и улыбнулся, подражая его собственной «индийской» улыбке, и он совсем вышел из себя. Мама не захотела вмешиваться. Она тоже улыбалась, и я вдруг подумал: «Кто это так вопит рядом с ней?»

* * *

В полете я сидел, приклеившись к иллюминатору, и смотрел вниз. Мы покидали Дели в конце марта 1980-го. Столица была окутана жаркой дымкой. Самолет оторвался от земли, и я увидел мой бескрайний город. Когда он растаял, исчез из виду, я почувствовал себя предателем и поклялся, что скоро вернусь. «Вот увидишь, Лондон очень похож на Дели, – попыталась утешить меня мама. – Во всяком случае, я так думаю…» Солнце, сверкающее над облаками, сопровождало нас на родину отца, но, приземлившись в середине дня в Хитроу, мы увидели низкое свинцовое небо. Когда я вы шел на трап, на лицо мне упали тяжелые дождевые капли. Я сразу возненавидел эту страну.