Обман - [20]

– Ну, дальше…

– Уже поздно.

– Хорошо, продолжим завтра. Вам надо немного поспать. Попробуйте расслабиться.

– Это тоже некий обман. Насчет расслабления. Всем всегда кажется, что без расслабления не обойтись. Но это и есть величайший самообман.

– Ладно, поступайте как знаете.

– В конце концов я получу свой джин с тоником?

– Однако вы упорно стараетесь продемонстрировать свое упрямство.

– Вы о чем?

– Брюки. Не шуршащие чулки. И никакой губной помады. Ни семги, ни крови.

– Не нравятся мне ваши игры.

– Но из-за того, что вам это не нравится, вы весьма удачно подыгрываете.

– Это ваш стиль? Откровенная провокация, если не получается с шармом?

– Нет у меня никакого стиля. Мой секрет заключается в безусловной индивидуальности поведения. Я способен избаловать любую женщину до состояния безволия только тем, что дарю ей свое внимание.

– Внимание?

– Да, внимание. Признавая ее своеобразие. Единственное и неповторимое.

– Почему вы презираете женщин?

– Я их не презираю. Просто я их слишком хорошо знаю. Понимаете, женщины, они всегда стремятся к близости. До тошноты. Везде разбрасывают свои безделушки, всякие там тюбики с красками, нижнее белье и щетки для волос. Накладывают макияж на лицо. Самое отвратительное – видеть, как они красятся и водят щеткой по голове. Все это они норовят тебе наглядно продемонстрировать, причем с наибольшим удовольствием показывают еще ящик для обуви и чулан, где хранятся веники и метлы. При этом каждая порывается рассказать о том, что тетя Марта всегда пекла такие дивные пироги с крыжовником и что девочкой она постоянно разбивала себе до крови коленки и приносила из школы хорошие отметки. Кроме того, не испытывая ни малейшего смущения, они рассказывали о встречавшихся в их жизни мужчинах.

– Вам действительно приходилось нелегко.

– Ах, немного иронии для разнообразия. Это вам совсем не повредит.

– При чем это?

– Ответ найдете сами.

– Что означает для вас самоуважение?

– Понятия не имею.

– Что произошло у вас с Хризантемой после того разговора в баре гостиницы?

– Вам этого не понять.

– Ну расскажите…

– Она не ушла. Наоборот. Сыграй что-нибудь, попросила она, сыграй для меня. Я не понимал, собиралась ли она восхищаться мною или же хотела меня унизить. Почему, спросил я, почему ты не желаешь меня оставить в покое? Сыграй Шумана, тихо произнесла она. В последний раз прошу. Я обвел ее взглядом. Увидел ее однажды засветившиеся глаза, потом губы, утонувшие среди пухлых щек. Хорошо, проговорил я. Но за это ты мне заплатишь.

– Как это понимать?

– Буквально. Заплатишь деньги. Разве не понятно? Самые обыкновенные деньги.

– Боже праведный.

– Хризантема только бросила на меня взгляд. Она не рассмеялась, но и не заплакала. Посмотрела на меня. Потом раскрыла свою сумку. Это была на удивление объемистая кожаная сумка, сплошь усыпанная инициалами модного дизайнера. Она потянула золотую молнию, достала кошелек. Пятьсот, проговорила она и глазом не моргнув. Этого хватит? Хватит, ответил я, засовывая деньги в карман брюк. После этого направился к роялю. Усаживаясь за инструмент, я ощутил хруст банкнот. «Aveu»[5] подумалось мне. «Aveu» будет самое подходящее.

– Что значит «aveu»?

– Признание. Вам не помешало бы запомнить, при вашей профессии.

– Хорошо.

– Ничего хорошего. Я начал играть. «Aveu» – это из «Карнавала» Шумана. Произведение не очень сложное. В техническом отношении детская пьеса. Фа-минор. Незатейливая размеренная мелодия, но когда накатываются октавы, эти глухо шуршащие октавы, тогда ритмическая картина резко меняется, неотвратимо устремляясь вниз до полного затухания вздохов и стонов в долине слез маленькой мелодии, выплескивающей нечто вроде сбалансированного утешения, замешанного на щемящей грусти, из-за чего…

– Ну и?…

– Пардон.

– Послушайте, нам не мешало бы кое-что выяснить: я не против, если в ваших глазах заблестят слезы. На моей памяти такое случалось нередко.

– Правда? Мне так мало об этом известно.

– Старайтесь меньше печалиться.

– Ваша профессия приносит вам радость?

– Вот возьмите носовой платок. Значит, мы остановились на «Aveu».

– Ах, надушенный матерчатый носовой платок. Стало быть, я играл «Aveu», что по звучанию напоминает «adieu»,[6] но ничегошеньки не уловил. Я увидел слезы на ее щеках, но это не были слезы печали… скорее всего это были слезы умиления. Продолжить игру я не смог. Встал из-за рояля и пошел к ее столику. Между тем появились посетители. На душе было гадко. Уходи, сказал я, пожалуйста. Можно, я снова приду? – спросила она. Нет, ответил я. Мне показалось, что она не поверила. Что ж, выгоняй меня, проговорила она, чтобы я тосковала по тебе. Выгоняй, чтобы я могла к тебе вернуться. Выгоняй, чтобы никогда полностью не исполнилось то, о чем мы мечтаем.

– Великолепно.

– Вот только эти слова принадлежали уже совсем другой женщине. Я вернулся к роялю. «К Элизе», подумалось мне. Она это поймет по-своему. Шоколадный соус с сахарной глазурью. Уже после первых звуков, прежде чем левая рука начинает выдавать свои глупые и пустые интервалы, она вскочила с места. Я краем глаза следил за тем, как она уходила. Это было ужасно.

– И вам не было ее жаль?