Обличитель - [51]

Бриньон почувствовал перегиб и кинулся в атаку:

— Вы все твердите об обществе потребления, но сами-то прежде всего пользуетесь его благами. Так что же вы имеете против него?

— Ничего, Бриньон, ничего, но между нами есть существенная разница: сейчас меня уполномочили защищать это общество и добиться от вас, чтобы вы подражали голосу нашего генерального директора, а уж если мы до этого дошли, значит, и вы, и я, и другие подобные нам деятели, видимо, совершили немало ошибок. В самом деле, мы обречены производить какую-то продукцию — все равно какую, лишь бы она была новой, — в противном случае наша система рухнет, ибо так уж она устроена, что на нее влияет малейшая слабость, малейшая осечка. Промышленник, который не может каждый год выпускать новые образцы продукции и находить новые рынки сбыта, обречен. Считаете ли вы нормальным непрерывно изобретать разные новинки не для удовлетворения потребности общества, а для питания механизма экономики? Считаете ли вы нормальным, что наши менеджеры и чиновники наших финансовых ведомств беспрерывно говорят о сигнальных огнях и пультах управления? Да разве экономическое общество — что-то вроде «Боинга-727»? Как будто все забыли, что если самолет летит, то лишь для того, чтобы перевозить пассажиров из одного пункта в другой, и только это оправдывает его существование. И если надо следить за сигналами на приборной доске, то лишь для того, чтобы самолет не рухнул, — это в порядке вещей, но не является самоцелью. Цель самолета — не просто летать, Бриньон, это лишь его функция. Мы стали жертвами гордыни и отсутствия воображения у экономистов последнего двадцатилетия — вот что мне хотелось услышать от вас, Бриньон. Вот что делает предприятия непрочными, а правительства — все более и более циничными и авторитарными. Счастье потреблять неустойчиво и тревожно. Первый попавшийся идиот, написавший обличения, нарушил равновесие производительных сил, нацеленных на искусственное развитие, пренебрегающее общественным благом и интересами слабых народов, у которых грабят их богатство, сырье. Политическая власть почти везде слагает свои полномочия, ее место занимают ожесточенные революционные выступления разочарованной молодежи, против которой не всегда можно двинуть полицию. Нервы нашего общества, Бриньон, напряжены, и не много надо, чтобы дремлющий и успокоенный, словно после причастия, народ оказался беззащитным перед диктатурой. Поверьте мне, безудержное сверхпотребление и всеобщая инфляция, с которой министры финансов обращаются как с хитроумным, но неопасным сообщником, приведут к гибели западные демократии. И, возможно, недалек тот день, когда Соединенные Штаты Америки поспешно направят свои военно-морские силы в Эр-Рияд или Триполи. А вообще-то, Бриньон, кто докажет мне, что не вы обличитель? Кто может поклясться, что обличитель не скрывается под личиной одного из сотрудников нашей администрации? Самозванец — сумасшедший, это правда, но, Бриньон, разве вы и ваши коллеги защищены от безумия подобного рода? Я не специалист ни в экономике, ни в политике, и все же я решил изложить вам свое мнение гражданина. Быть может, оно совпадает с вашим? В таком случае и вы и я могли бы быть превосходными обличителями.

Бриньон изумленно смотрел на меня преобразившимся взглядом. Я его обезоружил. И тут я вспомнил, что он был послан ко мне коллегами, должно быть, они сейчас с нетерпением ждут, когда он выйдет из моего кабинета. Желая помочь ему избавиться от замешательства, я предложил отложить испытание и вернуться к этому позднее.

— Мне не нужен вялый подражатель, — пошутил я, — мне нужен настоящий Бриньон, способный быть обвиняемым.

Он улыбнулся. И, к моему изумлению, спокойно сказал:

— Нет, я сейчас попытаюсь изобразить голос Сен-Раме.

Он начал говорить. Голос его звучал по-мальчишески звонко и ласкал слух. Он повторил свою попытку пять раз — старательно, не скрывая удовольствия. Браво, Бриньон! Пусть ваша совесть будет спокойна. Ваш директор по проблемам человеческих взаимоотношений не забыл вас. И никогда не забудет. Он всегда будет помнить, что в сложных и даже тяжелых обстоятельствах вы не колеблясь пожертвовали собой во имя блага фирмы «Россериз и Митчелл-Франс», дочернего предприятия гигантской американской и транснациональной компании, расположенного в здании из стекла и стали, которое возвышается в Париже на углу авеню Республики и улицы Оберкампф, недалеко от Восточного кладбища.

XVII

Люди, которые меня окружают и заботятся обо мне, высказываются весьма оптимистически по поводу моего здоровья. Они, кажется, чувствуют даже облегчение, словно я только что преодолел серьезный барьер на пути к выздоровлению. По их словам, я смогу скоро выходить, дышать свежим воздухом, а там и вернуться к работе. Но они по-прежнему отказываются говорить о том, что со мной стряслось, об обстоятельствах моего спасения, о подлинных причинах моего пребывания в больнице. Меня особенно радует, что периоды, когда я чувствую себя в силах говорить, заметно удлиняются. Разумеется, я еще довольно быстро впадаю в прострацию, но меня уже не пугает перспектива вновь погрузиться в глубокий нескончаемый сон. До сих пор сон меня утомлял, теперь же действует благотворно. И мне кажется, что пишу я все лучше и лучше. Фантастические и жестокие события меня больше не пугают, они стали вносить меньше путаницы в мои мысли. К тому же испуганная толпа и холеные администраторы, теснящиеся в моей памяти, порой вызывают у меня симпатию. Я признался в этом главному врачу, и он объяснил мне, что это предвещает полное примирение между внешним миром и мной. Итак, мы вместе с книгой продвигаемся вперед: она к концу, а я к выздоровлению.