Обличитель - [31]

— Мсье Рюмен, — сказал я, — поймите, невозможно останавливаться на всех мелких происшествиях, которые ежедневно случаются в жизни такого большого предприятия, как наше.

— Вы называете это мелким происшествием? — запротестовал Рюмен. — Трещина длиной в метр шестьдесят сантиметров и шириной в шесть миллиметров!

— Откуда вы взяли эти цифры? — спросил я растерянно.

— Узнал в хозяйственном отделе. Более того, я пошел и все проверил сам.

— Вчера, — сказал я, — ширина трещины не превышала трех миллиметров. Я распорядился вызвать архитектора.

— Он пришел к концу дня, — подтвердил Рюмен, как видно бывший в курсе всего. — Я также навел справки, но за это время трещина увеличилась, и человек, с которым я говорил по телефону, выразил беспокойство.

— Что случилось? — спросил вдруг Ронсон, до сих пор хранивший молчание.

Я перевел. Американец оживился. Он обменялся несколькими фразами с Мастерфайсом, который обратился к Сен-Раме уже начальственным тоном. Это тоже было необычно.

— А что еще за история с трещиной, вы в курсе дела?

— Нет, — ответил Сен-Раме.

Я был благодарен Сен-Раме за то, что он не воспользовался трусливой уловкой, к которой прибегают почти все руководители, когда их отчитывает вышестоящее начальство — в таких случаях они с упреком поворачиваются к своим подчиненным, пытаясь свалить на них всю ответственность. «Что это за история с трещиной, старина? Вы слышали, что сказал президент Мастерфайс? Вы знали о ней — и ничего мне не сообщили?»

Но Сен-Раме, напротив, не стал изворачиваться:

— Последние сутки для заместителя директора по проблемам человеческих взаимоотношений были тяжким испытанием. События, следовавшие одно за другим, не имели никакого технического, финансового или коммерческого значения, но все они входили в круг его обязанностей. И обрушились на него сразу. Что же касается трещины, он тут же отдал необходимые распоряжения; не следует упрекать его за то, что он не успел мне о ней сообщить.

— Конечно, — сказал невозмутимый Ронсон, — но дело в том, что эта трещина увеличивается. Что вы об этом думаете, мсье Рустэв?

Подобное обращение очень много говорило каждому, кто умел разбираться в языке предприятий того времени, полном намеков и умолчаний. Все мы, собравшиеся в кабинете, — старые волки, понаторевшие в интригах, — имели на это хороший нюх. Зять Габриэля Антемеса, этот мужлан, вновь приобретал вес, о котором, быть может, уже и не мечтал. Человек ловкий, он решил не злоупотреблять положением, однако его ответ, притворно скромный, таил в себе угрозу.

— Даю слово, это очень серьезная проблема, — проворчал он, — и конечно же, мне ничего не сообщили; чтобы ответить, следовало заранее изучить вопрос, беспристрастно измерить трещину и посоветоваться с экспертами. Не скрою от вас, — заключил он, — на мой взгляд, трещина гораздо важнее, чем эти чертовы свитки и нелепые похороны, которые готовят несчастному Арангрюду, хотя, поверьте, я сожалею обо всем не меньше вас, а может, и больше.

Это был хитрый ход. С быстротой молнии Рустэв уловил предостережение Ронсона. Он понял, что американцев начинает раздражать суета вокруг смерти сотрудника и появления свитков. И он поддержал их тайное недовольство, заявив, что трещина вызывает куда больше тревоги, чем все эти истории, похожие на бабушкины сказки.

Мастерфайс одобрил точку зрения Рустэва, заметив сухо:

— Я согласен с вами, Андре, и думаю, что вы с Анри должны разделить обязанности: вы займетесь трещиной, а Анри — свитками и похоронами.

Такое распределение обязанностей не совсем устраивало Рустэва, и на этот раз он цинично воспользовался своим превосходством и предложил:

— Мне кажется, Анри не успеет справиться со свитками один. Я думаю, вместе мы могли бы скорее покончить со свитками и в то же время каждый из нас занялся бы своим делом: он — похоронами, я — сращиванием трещины.

— Верно! Срастить трещину! — радостно подхватил Мастерфайс. — Это именно то, что надо сделать. Что вы об этом думаете, Анри?

Рюмен, Сен-Раме и я молча, но настороженно слушали разговор этой троицы. Создалось нечто вроде коалиции: американцы и Рустэв; естественно, в противовес ей возникла другая, готовая дать им отпор: Рюмен, Сен-Раме и я. Сейчас, мне кажется, следует подчеркнуть, насколько поведение генерального директора было необычным для тех, кому приходилось с ним постоянно общаться. Небрежно подбрасывая пару игральных костей, он смотрел почти мечтательно и казался даже не равнодушным, а просто безмятежным. Его ответ Мастерфайсу был по меньшей мере неожиданным:

— Совершенно верно, Андре Рустэв прав: сращивание — это точное определение; ведь предприятие во всех отношениях похоже на человеческий организм. Надо срастить эту трещину, как сращивают перелом, и я не сомневаюсь, что Андре на этот раз проявит себя отличным врачом.

Меня этот ответ привел в восторг. Надо ли объяснять, что то, как он меня защитил, подчеркнув трудность моей задачи, преисполнило меня благодарности и даже восхищения. Ответ же его пленил меня своей неожиданной поэтичностью, а также язвительным употреблением глагола «проявить». Если бы Рустэву удалось срастить эту трещину, то он и в самом деле «проявил бы» себя, так как это была бы его первая успешная операция. Наконец, ловкость, с какой Сен-Раме избежал прямого ответа на вопрос о распределении обязанностей, позволила ему сказать «да» с большим юмором и вскользь. В самом деле, это был умный ход настоящего руководителя. Конечно, его находчивость не осталась незамеченной присутствующими, которые лишний раз получили возможность убедиться в высоких качествах генерального директора. Рюмен сверлил инквизиторским взглядом Сен-Раме. Никто не знал, как возобновить столь блестяще прерванный разговор, когда в комнату бесшумно вошла секретарша Сен-Раме и шепнула несколько слов на ухо своему начальнику.