Облако Пустоты. Жизнеописание и наставления великого чаньского учителя Сюй-юня - [2]

Мой 14-й год (1853–1854)

Отцу стало известно, что я хочу оставить дом и присоединиться к сангхе. Чтобы удержать меня, он нанял даоса Вана обучать меня даосской практике на дому. Учитель снабдил меня даосскими книгами, а также преподавал мне даосскую «внутреннюю» (нэй-гун) и «внешнюю» (вай-гун) технику. Мне не понравилось это учение, но я не посмел в этом признаться. Той зимой период траура по бабушке закончился. Отец оставил меня на полное попечение дяди и вернулся в Фуцзянь[2].

Мой 17-й год (1856–1857)

Последние три года я изучал даосизм дома. Я понял, что учение, с которым меня знакомят, не затрагивает сокровенных глубин [3]. Хотя во время занятий я чувствовал себя словно сидящим на иголках, я продолжал притворяться, не желая огорчать дядю. Я делал вид, что все идет хорошо. Чтобы избежать его бдительного ока, я занимался домашним хозяйством. Однажды, когда он ушел, я решил воспользоваться удобным моментом и сбежать. Собрав свои вещи, я направился в Наньюэ. Много трудных дорог и развилок осталось позади, но когда было пройдено почти полпути, меня догнал человек, посланный за мной, и вернул обратно. Меня и моего двоюродного брата Фуго отправили в Цюаньчжоу. Вскоре после этого по распоряжению отца привезли двух девиц из семей Тянь и Тань. Была отпразднована официальная свадьба, хотел я того или нет. Таким образом, меня подвергли «домашнему аресту». Я жил с двумя девицами, но не вступал с ними в интимные отношения. Я ознакомил их с буддадхармой, которой они вняли. Мой двоюродный брат Фуго заметил, что их тоже не волнует мирское, и также иногда беседовал с ними о дхарме. Таким образом, и наедине друг с другом, и на людях мы оставались целомудренными партнерами.

Мой 19-й год (1858–1859)

Я дал обет уйти от мира. Мой двоюродный брат разделил мое устремление. Тайком я навел справки о том, как добраться до гор Гушань в Фучжоу. Я написал «Песню кожаного мешка», которую оставил почитать двум девицам. Мы с Фуго убежали в монастырь Юнцюань (Бурлящий источник) на горе Гушань в Фучжоу. Там почтенный учитель Чан-кай обрил мне голову.

Мой 20-й год (1859–1860)

Я стал последователем наставника Мяо-ляня на горе Гушань и получил от него полное посвящение. Мне дали дхармовое имя Гу-ян, еще одно имя Янь-чэ и прозвище Дэ-цин. Мой отец, работавший тогда в Цюаньчжоу, послал слуг разыскать меня. Мой двоюродный брат Фуго после своего полного посвящения отправился путешествовать в поисках просветленных учителей и больше никогда не давал о себе знать. Я укрылся в гроте за горой, где приносил свои покаяния мириадам будд, не осмеливаясь показаться наружу, тогда как время от времени появлявшиеся тигры и волки меня ничуть не пугали.

Мой 23-й год (1862–1863)

Подошел к концу трехлетний срок покаяний в грехах. Однажды с горы Гушань пришел некий монах и сказал: «Теперь тебе нет нужды скрываться. Твой старик-отец ушел в отставку в связи с преклонным возрастом и уехал домой. Старый учитель Мяо-лянь похвалил тебя за то, что ты так долго жил аскетом, но сказал, что кроме мудрости ты должен накапливать заслуги, вытекающие из добродетельных поступков. Ты можешь вернуться в горный храм, найти себе там работу и служить людям». После этого я вернулся в горный храм и получил работу.

Мой 25-й год (1864–1865)

Продолжал работу на горе Гушань. На двенадцатом месяце той зимы узнал, что мой отец скончался дома в Сянсяне. С тех пор я больше не наводил справок о семье и ничего не слышал о родственниках.

Мой 27-й год (1866–1867)

Из Сянсяна приезжал человек. Он сообщил, что после смерти моего отца мачеха Ван со своими двумя невестками покинула дом и ушла в монастырь. Моей мачехе Ван дали там дхармовое имя Мяо-цзин (Глубокая Чистота), моей жене Тянь – Чжэнь-цзе (Истинная Незапятнанность), а моей жене Тань – Цин-цзе (Чистое Целомудрие).

За четыре года я сменил несколько должностей в храме на горе Гушань. Я служил водоносом, садовником, уборщиком и жезлоносцем. Я брался за любую тяжелую работу, а от легкой отказывался. Иногда в храме распределяли пожертвования между монахами, но я никогда не брал своей доли. Каждый день я съедал лишь кружку рисовой размазни, но здоровье мое никогда еще не было таким крепким.

В те дни чаньский учитель Гу-юэ превосходил всех в храме в практике аскетизма, и я всякий раз, когда позволяли обстоятельства, подолгу с ним беседовал. Мне стало казаться, что работа, которую я выполнял все эти годы, в некоторой степени мешала моей практике. Я вспомнил учителя дхармы Сюань-цзана, который хотел отправиться в Индию в поисках сутр и за десять лет до того начал изучать санскрит и тренироваться физически. Каждый день он проходил по сто ли[4]. Он старался также воздерживаться от еды – сначала в течение одного полного дня. Постепенно он довел воздержание до определенного числа дней. Он готовил себя к условиям пустыни, где не всегда есть даже вода и трава. Если древние, стремясь к своей цели, были способны на такой аскетизм, то чем я хуже? Почему бы и мне, думал я, не последовать его примеру?

В конце концов я оставил все свои монастырские обязанности, роздал свою одежду монахам и, захватив рясу, пару штанов, башмаки, соломенный дождевик и коврик для сидения, вернулся в горный грот и стал жить в нем.