Облачно, с прояснениями - [24]

О себе самой Алла Петровна говорила с уважением. Она, как видно, считала, что оказала маме огромную честь, придя к ней в гости, и я удивлялась про себя: неужели мама не видит всего этого?

Мы пили чай, и Алла Петровна, картинно отставив мизинец, — о, как я ненавидела этот оттопыренный, с острым коралловым ногтем палец! — рассказывала о каком-то профессоре консерватории, которого она называла «метр». Она говорила о нем так:

— Встреча с метром оказалась для меня знаменательной. Это была поистине очень важная встреча. Потому что, как выяснилось в будущем, он оказал большое влияние на мое формирование как музыканта.

Можно было подумать, что главной задачей этого метра являлось влияние на ее формирование!

— Конечно, — говорила она еще, — для подлинного музыканта личное обаяние играет огромную роль!

И при этом щурила глаза и откидывала назад голову, чтобы дать нам полюбоваться ее белой шеей с намотанными на нее тремя рядами бус. Весь ее вид как бы кричал:

«Смотрите на меня, впитывайте в себя каждое мое движение, смотрите и понимайте и цените, вот оно, личное мое обаяние, какого ни у кого из вас нет и в помине!»

А мама, моя милая, простодушная мама, ничего не замечала или, может быть, не хотела замечать и вся лучилась от радости, оттого что принимает у себя долгожданных гостей.

К счастью, Алла Петровна после чая собралась уходить.

Мама и папа уговаривали ее посидеть еще немного, но она заявила, что ей предстоит важное свидание и она торопится, и все это говорилось с таким видом, будто то, что она пришла к нам, вовсе не значительное дело, а вот ей еще предстоит свидание, и это свидание гораздо более интересно и важно для нее.

Когда она наконец ушла, мне показалось, все вздохнули свободней.

Агния Сергеевна сказала:

— Завидую таким вот людям.

— Почему? — удивилась мама.

— Умеют себя поставить.

— Да, — сказал папа, — видать, она о себе самого что ни на есть высокого мнения.

— Она хороший педагог, — сказала мама.

Тут уж я вскипела:

— Хороший педагог? Но ведь ты, мама, тоже хороший педагог, тебе даже в прошлом году дали медаль за работу!

— Перестань, Катя, — остановила меня мама.

— Не перестану! Почему же ты не говоришь о том, кто повлиял на твое формирование? И не считаешь себя выше всех?

— Катя! — снова строго сказала мама.

— Что — Катя? — спросила я. — Ведь она педагог, то же самое, что и ты, а ведет себя так, будто первая на свете красавица…

Дедушка, которого Алла Петровна пыталась улестить в течение всего вечера, неподкупно произнес:

— Красавица! Вся раскрашенная, намазанная, аж в глазах рябит, когда на нее глядишь.

— И никакой она не музыкант-исполнитель, — сказала я, ободренная дедушкиной поддержкой. — Не Виктория Постникова.

— И не Святослав Рихтер, — вставил Антон, который до этого молча сидел и слушал нас.

Тут все засмеялись и разом перестали говорить об Алле Петровне, как не было ее никогда, и мама сказала:

— Антон, пойдем, поиграешь нам…

— Что сыграть? — спросил Антон.

— «Патетическую сонату»…

Мы перешли в мамину комнату. Хотя там было тесно из-за рояля, но мы все все-таки уселись и стали слушать Антона. Мама после сказала, что он с каждым днем играет все лучше.

А потом Зиновия Семеновна подошла к маме, сжала обеими руками ее руку и тихо произнесла:

— Я понимаю, это все вы… Спасибо вам. — И отвернулась от мамы.

А наш доктор Агния Сергеевна сказала:

— Э, милочка, да у вас нервы никуда.

И вдруг тоже прослезилась.

4

Внезапно нагрянули частые дожди с туманом по утрам. Правда, бюро прогнозов регулярно сулило теплые солнечные дни и температуру воздуха, доходящую до семнадцати градусов, но ранняя осень самовольно опровергала все предсказания и выдавала нам что ни день дождь, который моросил вплоть до ночи, а ночью вступали в свои права преждевременные заморозки, и утром крыши домов казались сизыми, словно бы дрожавшими от внезапно наступивших холодов.

Я вернулась из лагеря. Дома был только один дедушка, мама в начале августа уехала с папой отдыхать на Азовское море и должна была вернуться к первому сентября.

Как только я приехала домой, сразу же побежала к Антону, но не застала его. Меня встретила Зиновия Семеновна.

— Он на работе, — сказала она.

— Как на работе? — удивленно спросила я.

Она развела руками:

— Что с ним поделаешь? Сам так решил. Сколько я ни уговаривала его, чтобы поехал в деревню к бабушке, так и не согласился.

Оказалось, все то время, что я провела в лагере, Антон разносил телеграммы. Он договорился в нашем почтовом отделении и зарабатывал по 60 рублей в месяц.

— И все деньги мне отдает, — сказала Зиновия Семеновна.

Я вспомнила, как Антон делился со мной однажды: хочу, когда вырасту, купить машину «Москвич» и вместе с мамой поехать на юг.

Мне стало как-то не по себе. Вот, подумала, я только и делала, что развлекалась, гуляла, купалась, каталась на лодке, собирала грибы, а Антон работал. И теперь, не отдохнув, пойдет снова учиться…

— А я собрала всю его зарплату, до копеечки, и куплю ему пальто, — сказала Зиновия Семеновна. — А то он из старого уже вырос.

Я пошла к себе, села на табурет в лоджии, на которой дедушка посадил бобы и душистый горошек, и они разрослись зеленой стеной. Я думала об Антоне, и мне почему-то представлялось, как он едет по шоссе на своем «Москвиче», выставив локоть в открытое боковое окно, и рядом с ним сидит его мама и они оба едут отдыхать на юг. Должно быть, я задремала, поэтому и не услышала звонок в дверях. Открыла глаза и увидела прямо перед собой Антона.