Обитель подводных мореходов - [61]

27

Хоронили Ивана Порфирьевича на третий день.

По-прежнему стояла жара. В мутной дымке океан был ровным и, поблескивая на солнце блеклой рябью, казался неживым и безликим. Барк, погасив ход, лежал в дрейфе.

Перед общим построением экипажа адмирал Шестопалов зашёл в штурманскую рубку. Егор в это время сидел у карты, исполняя обязанности дублёра штурмана. Приветствуя начальника училища, он хотел встать, но Шестопалов тронул его за плечо.

- Сиди. Какой там, Непрядов, под нами грунт?

- Мелкий песок, ракушка...

- Добро. Пусть они будут ему пухом...

Адмирал осторожно провёл по карте ладонью, точно хотел сгладить на дне все неровности и складки.

- Товарищ адмирал, - спросил Непрядов, - а разве нельзя похоронить мичмана на берегу?

- Нельзя, Егор. Это была последняя просьба нашего мичмана. Её надлежит по флотской традиции свято выполнять. К тому же на берегу ни родных, ни близких у него не осталось. Я понимаю желание Порфирьича: вроде бы к сыну поближе хочет...

- Может быть, не стоило ему с больным сердцем в море ходить? Пенсию он давно выслужил, и хорошую.

- Зачем она ему?.. Поймешь и ты, Непрядов, когда-нибудь, как трудно моряку с морем расставаться... - И, глянув на часы, добавил уже по деловому сухо:

- Передайте по вахте: форма одежды на построение - парадная, офицерам быть при кортиках.

Не дожидаясь команды, весь экипаж начал собираться на юте. Ребята разговаривали тихо, словно боясь потревожить сон дорогого им человека. У борта поставили обитый линолеумом стол и положили на него широкую доску. Тело мичмана должны были вынести из дверей лазарета. Непрядов глядел в ту сторону и боялся этой последней встречи.

Подошёл Свиридов. Всегда подтянутый и прямой, на этот раз он казался каким-то поникшим и немного сгорбленным. Ротный сказал, будто припоминая:

- Вот ещё что, Непрядов... Окажи Ивану Порфирьевичу последнюю услугу: принеси ему для груза брусок балласта.

Непрядов спустился в ахтерпик. В темноте он больно ударился головой о выступ цепного привода и, чтобы не вскрикнуть, до боли прикусил губу. Под ногами лежали чугунные балластины. Одна из них должна унести мичмана с собою на дно...

С палубы кто-то постучал в крышку люка. Егор выбрал самый чистый, без единого пятнышка ржавчины, брусок балласта и потащил его наверх.

Мичман лежал, укрытый военно-морским флагом. На грудь ему положили колодки с его боевыми орденами и медалями. Здесь же два Георгиевских креста. Иван Порфирьевич казался непривычно спокойным. Глядя на его строгое лицо и серебрившуюся бороду, можно было подумать, что он притворяется спящим.

Непрядов не слышал, что говорили, - а говорили, разумеется, хорошо и трогательно. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как мичмана зашнуруют в койку.

За бортом раздался всплеск.

Когда Непрядов заставил себя посмотреть на то место, где минуту назад лежал Иван Порфирьевич, там уже ничего не было. Только чайки метались и жалобно вскрикивали.

28

Больше двух недель парусник шёл в океанской пустыне без единого ориентира, полагаясь на счисление и астрономическую обсервацию. Задули свежие западные ветры. От знойного дыхания Африки не осталось и следа. Посмурневшее небо и частые дожди напоминали о том, что уже осень.

И вот опять Балтика. Миновав Датские проливы, парусник вошёл в неё, подгоняемый попутным ветром. Только встреча эта была неласковой. Барометр падал, и надвигался шторм. Уже закипали белой пеной гребни волн, завывал в снастях крепкий ветер, но теперь даже глубокий циклон, стремившийся догнать корабль, казался родным, домашним.

Курсанты принялись укладывать морские парусиновые чемоданы, готовясь покинуть борт парусника. При входе в Ирбенский пролив их поджидал буксир, на котором предстояло следовать в Рижский морской порт. Егор Непрядов последний раз наведался в прокладочную и глянул на датчик лага. Оказалось, что пройдено более семи тысяч миль. Сам же поход представлялся нескончаемо долгой дорогой длиной в целую жизнь. Он не знал, сколько судьба отмеряла ему этих самых дорог, каждую из которых всегда придётся преодолевать как бы заново. Хотелось только все их пройти не хуже отца, не хуже его фронтового дружка дядьки Трофима и не хуже Ивана Порфирьевича.

29

После морской летней практики в старые шведские казармы курсанты не вернулись. Прямо из порта они строем прошествовали в новый жилой корпус, отстроенный в старой части города "загорелыми" стройбатовцами на улице Вальнют. По прибытии тотчас всех распределили по просторным светлым кубрикам. Здесь уже рядами стояли аккуратно заправленные койки, свежевыкрашенные в голубое тумбочки и табуретки.

На обживание ушло не более двух часов. Да и много ли на это расторопному курсанту времени надо: бушлат с бескозыркой - на вешалку, самое необходимое - в тумбочку, а всё остальное, числившееся по аттестату в ротную баталерку.

После обеда всех желающих отпустили в город. Как условились ещё накануне, дружки втроём отправились к Вике. Своим неожиданным появлением Колбенев полагал сделать ей приятный сюрприз.

Дружки шагали по улицам вразвалочку, слегка сутулясь, с горделивым сознанием пройденных семи тысяч миль и с ощущением на правом рукаве двух золотых "галочек". Перед самым увольнением Свиридов зачитал приказ о переводе курсантов их роты на очередной курс.