Обитель подводных мореходов - [59]

- Боевая тревога! - кричит кто-то в темноте.

Не проснувшись ещё окончательно, Непрядов заученно сбрасывает с себя одеяло и прыгает с койки вниз, прямо на подвернувшегося Герку Лобова. Тот спросонок что-то рассерженно бубнит. Курсанты хватают ботинки, робы и, стукаясь голыми коленками о высокие ступени трапа, выскакивают на палубу. Одевались на ходу. Кругом топот десятков ног, обрывки команд, пение дудок. Натыкаясь в темноте на чьи-то пятки, Егор бежит ко второй грот-мачте. По боевому расписанию там его пост. Еле переводя дух, Егор занял в строю свое место.

Убедившись, что опоздавших нет, мичман Пискарёв вытянул карманные часы и открыл крышку.

- Минута сорок... Ну-ну.

Курсанты облегчённо вздохнули. На мичманском языке это означало, что неплохо, но могло быть и получше.

- На мостике! - гаркнул мичман так громко, словно по барабанным перепонкам ударило взрывной волной. - Вторая грот-мачта к бою готова!

Уже следом ему вторили доклады боцманов с других мачт. Вахтенный офицер каждому из них отвечал в переговорную трубу каким-то жестяным, глуховатым голосом:

- Есть фок... Есть грот. Есть бизань...

Немного выждав, вахтенный офицер отчётливо произнёс:

- По местам стоять, к повороту оверштаг.

Подскочив к борту, Егор начал распутывать закреплённый на нагеле канат. Он был расписан старшим на нижнем грот-брам-брамселе, при помощи которого вокруг мачты поворачивали на реях паруса, меняя их угол по отношению к ветру. Когда распутанный канат растянули вдоль палубы, Егор подал команду:

- Взяли!

Выбирая слабину, курсанты разом потянули грот-брам-брамсель на себя. Когда вытянутый в струну канат легонько задрожал, все как бы ощутили на другом его конце упругую силу ветра, напрягавшую парус. Непрядову даже показалось, что он поймал этот ветер и держит его в своих руках...

Мичман, словно помолодевший, бегал по своему заведованию и весело распоряжался, подбадривал:

- Эй, на марса-брасах! Чижевский, подтянись! Та-ак, хорош. Непрядов, а у тебя ребята слишком туго взяли, дай трошки слабины. Курсанты, слушай у меня команду! Не спать! Бабочек не ловить!

Ребята напряглись, замерли. Быстрота и точность манёвра зависела от каждого из них, это было всем понятно.

- Подошли к линии ветра, - прошипел в затылок Егору Герка Лобов. Сейчас потянем...

- Рано, - тихо отозвался стоявший за Лобовым Кузьма Обрезков.

- Ничего не рано. Ты гляди: шкоты на кливерах уже раздёрнули.

- Замри! - оборвал их Егор.

И снова напряжённая тишина. Резкий луч прожектора шарил по мачте, высвечивая снасти, паруса, реи. Все в ожидании.

- Пошёл - на брасах! - раздалась команда с мостика.

И тишина будто взорвалась от десятков голосов, криков. Упираясь ногами в палубу, ребята единым махом дернули за канат.

- И-и, раз! И-и, раз! И-и, раз! - в такт рывкам запели старшие на брасах.

Выкрикивая команду для ребят своего расчёта, Егор представлял, будто все они настолько связаны своим канатом, что слились в нечто единое целое, живое, сильное. Явилось приятное и неспокойное предчувствие чего-то необычного, что непременно должно произойти в его судьбе, да и в судьбах всех ребят.

- Эх, мать моя! - поторапливая всех, торжествовал Пискарёв. Навались! Не жалей силушки! На бр-расах давай! Эй, кто там, я те посачкую... А ну, тяни до поту, что б под мышками взмокло.

Счастливый Иван Порфирьевич суетился у мачты. Он то приседал и смеялся, то злился и кому-то махал кулаком. Казалось, он упивался прелестью своего ремесла.

И вот реи дрогнули, величаво и медленно начали разворачиваться. Пятились, напрягая канат, ребята, и паруса послушно перемещались. Бушприт начал круто уваливать под ветер. Звёзды над головой описывали небесную дугу до тех пор, пока парусник не лёг на новый галс.

Манёвр закончен. Дали отбой тревоги. Ребята вразвалочку подошли к мичману, поводя под робой натруженными плечами и сдержанно улыбаясь. По очереди прикуривали от мичманской трубки. Это было для ребят высшей наградой за их работу.

Попыхивая трубкой, Иван Порфирьевич говорил:

- Молодцы. Одно слово: богатыри-витязи...

- Куда там, - возразил Обрезков, - от такой работёнки язык впору на плечо вешать.

- Дело серьёзное, - отвечал мичман. - Гляди, чтоб он к погону у тебя не прилип, а то беда-а.

Мичман приглядывался к ребятам. Его мохнатые брови были нахмурены, а лицо ласковое.

- Добро, тянули на совесть.

- Больше некуда, - поддакнул ему Лобов, - вон у Кузьки, того... аж роба трещала, не то ещё что.

- Да будет вам, - улыбнувшись, сказал мичман, - пошли-ка спать.

26

Динамик, упрятанный где-то на марсах, громко щёлкнул, потом зашипел и, наконец, разразился звуками "Старой барыни". Хриплая мелодия раздавалась до тех пор, пока не потонула в нарастающем шуме, свистках и криках. Так начиналась на корабле большая приборка. И без того не грязную палубу курсанты скатывали забортной водой, щедрыми пригоршнями сыпали речной песок и нещадно тёрли деревянными брусками. От песка и выступавшей соли дубовый настил белел, делался гладким, походя на ладный, пригнанный доска к доске, выскобленный деревенский стол.

Мичман ходил по палубе чем-то расстроенный и хмурый. Он грузно наклонялся и проводил носовым платком по свежевымытому настилу. Как и все приборщики, Иван Порфирьевич в одной тельняшке и в засученных до колен парусиновых штанах, на его груди бряцала боцманская дудка. Подойдя к борту, он глянул на горизонт и потом вдруг выругался. Мичман побежал, неловко переваливаясь с боку на бок, к штурманской рубке, куда только что вошёл адмирал, сопровождаемый командиром корабля.