Обитель духа - [3]

Илуге на выбор Менге только коротко кивнул. По его узкому, горбоносому, так отличному от остальных лицу давно было сложно определить, что он на самом деле думает. Илуге носил на теле достаточно отметин, чтобы теперь при любых обстоятельствах сохранять это вот равнодушное выражение. Которое вполне могло бы сойти за покорность, если бы не какая-то пугающая сосредоточенность в холодных, светло-зеленых, как у волка, глазах.

Он был слишком высок, слишком беловолос. Среди низкорослых, смуглых косхов Илуге с детства выглядел наотличку. А ко всему этому быть рабом – значит притягивать беды, что одинокое дерево в грозу.

Хотя ему-то как раз не было никакого повода торопиться. Даже глупый суслик – и тот по своей воле в силок не полезет. А он – человек. Говорят, человек становится рабом потому, что чем-то прогневил Вечно Синее Небо, и следует терпеливо ждать, когда духи перестанут гневаться. Чем же он виноват? И чем виновата Янира? Она же была совсем крохой, когда их, как баранов, ичелуги гнали прочь от разграбленного становища… Потом пленных разделили, и всех, кроме десятка детей, неспособных перенести дорогу, угнали куда-то на юг. Больше никого из соплеменников они не видели.

У ичелугов жизнь была несладкой. Илуге по любому поводу сильно секли, он даже носил кангу, но смиреннее от этого не становился. Потому от него были рады избавиться и продавали дешево: кому нужна собака, кусающая руку, что ее кормит? Да только Хораг, нынешний хозяин Илуге, знал, что делал, когда покупал лханнского волчонка вместе с сестрой. Когда бьют тебя, это можно стерпеть. Можно умереть, иногда так даже лучше. Чужой же болью, чужой жизнью смиряют самых непокорных.

Янире тогда очень повезло. Девочку заприметила борган-гэгэ, мать вождя, и Хорагу ничего не оставалось делать, как отдать ее в услужение. Борган-гэгэ была вздорной и грозной старухой, и от ее служанок все держались на почтительном расстоянии. Теперь за жизнь сестры можно было не опасаться – если, конечно, не уронит старухе на колени котел с кипятком. Но с этого момента Илуге, хоть и продолжал втайне мечтать о побеге, оказался связан прочнее самых крепких пут. С годами боль и ярость утихли, только иногда, будто старые рубцы на спине, в сердце что-то начинало ныть глухо и тревожно.

Хораг отдал Илуге к Менге подпаском в ту же весну. Работа была по большей части грязная и тяжелая – как раз из тех, на которые ссылают за провинность. Но было в ней одно-единственное преимущество, которое в глазах Илуге делало ее сносной. Менге – то ли привыкнув за долгие годы ко всякому, то ли из природного чувства справедливости – никому не потакал, но ни на ком и не отыгрывался. Да и вину свою на других спихнуть не норовил. Скажем, прошлый год, когда он, Илуге и еще двое пастухов слишком сгрудили стадо при перегоне, и под ярким весенним солнцем лед на Горган-Ох проломился… Илуге тогда попытался было выгородить старика (не сдюжит же!), взять вину на себя. Но Менге только зыркнул на него исподлобья, отодвинул плечом и вышел к позорному столбу, под плети, – первым…

Однако с тех пор – Илуге чувствовал это – старик ему зла не желает. Оставил при себе – пусть, злым языкам работы меньше. Пара-тройка злорадных взглядов, брошенных на него уходящими пастухами, только подтверждала это. Пусть.

Илуге поежился, плотнее запахиваясь в ургух. Кроме ургуха, у Менге еще была небольшая войлочная скатка, которую в случае сильной метели можно превратить в навес. Да и это разве от чего спасет? Все равно что пятерней лысину прикрывать… А только все лучше, чем возвращаться.

Он со скрытой тревогой следил за поспешными сборами. Менге вместе с Торганом отбирали самых маленьких ягнят и телят из жалобно мычащего и блеющего стада. Для того чтобы гнать несмышленышей и кормить их в пути, пришлось отобрать и большинство стельных телок. Наконец под вопли животных и людские окрики отобранная отара двинулась к реке и медленно потянулась на юг, подгоняемая все усиливающейся непогодой.

Менге, перегнувшись через луку седла, неторопливо сплюнул вслед уходящим:

– Несладко придется и им. На броде через Горган-Ох мальков придется перевозить на руках, вымокнут… Но если они мне потеряют хоть одного ягненка…

– Нам тоже тут не медом намазано, – буркнул Эсыг, искоса поглядывая на небо, продолжающееся плеваться хрупкими ледяными комочками. – Завтра надо будет откочевать ближе к сопкам, они прикрывают от ветра. Да там можно и разжиться чем-нибудь…

Запас еды, которую брали с собой пастухи, состоял из высушенных полосок вяленой козлятины, муки из поджаренного ячменя и чжан – прессованных высушенных листьев горного кустарника. К этому иной раз разрешалось набрать и молока, из которого тут же, сами, сбивали масло и делали хурху – лепешки из сухого творога, или айран. Забой скота, вверенного пастухам хозяевами-скотоводами, карался смертью. За каждую потерянную или павшую голову следовало суровое наказание: увеличение срока отработки долга или – для рабов – битье палками. Хораг, хозяин Илуге, владел не менее чем четвертью пасущихся стад. Случись что, Илуге лучше и не возвращаться…