Обитатели потешного кладбища - [191]

– Я его повалил на пол, схватил за горло и давил, давил, он хрипел, а я давил… – Крушевский задрожал, его лицо потемнело от прихлынувшей крови, глаза увеличились, на губах появилась слюна. Отвратительно корявые жесты. – Ты не представляешь, Альфред, какую силу я в себе ощутил. Он дергался, вырывался, а я давил и давил. Я овладел им! Он никуда от меня не мог деться! Я был такой сильный. Я – монстр. Это было убийство, Альфред. Это было подлинное убийство. Я – убийца.

Он на него не сразу набросился. Саша говорил очень сбивчиво, опять заикался, путался (казалось, в нем пробудилось несколько человек, которые спорили, перебивали друг друга); мне трудно склеить его рассказ; у него было несколько версий убийства (проговори мы дольше, уверен, эти версии множились бы и множились), но все они сходились в одном: в том, что он его убил, на этом Александр настаивал, это было невозможно отменить. Он внезапно менялся и менялся столь сильно, что казался мне другим человеком, незнакомым и… Я с ужасом думал: а не Четвергов ли это? Но ведь это невозможно! Я отгонял эти мысли и внимательно слушал, пытался обнаружить зазор, спасительную лазейку, через которую я мог бы вывести его из этой безумной метели, как в сказках спасают ребенка, но его руки свело судорогой на горле Четвергова, эти пальцы уже не разжать. Александр был в Скворечне, он проживал это вновь и вновь, набрасывался на свою жертву, валил Петра Четвергова и душил – то на столе, то на ящике с книгами, то на полу, Четвергов сопротивлялся, ему удавалось вырваться, они продолжали свою беседу, некоторое время они говорили, а затем убийство возобновлялось, Саша душил его платком, шарфом, запихивал в рот бумаги, затем они опять говорили, Четвергов что-нибудь рассказывал, он оказался разговорчивым, он вздумал покаяться, его распирало от слов, он не мог остановиться, Саша слушал, слушал, терпел и, точно шторм, с новой волной подминал его под себя, они проваливались через люк в хранилище, или скатывались вдвоем по металлической лестнице вниз, путались в вьюне, проворачивались, кувыркались бесконечно… Это был кошмар! И он жил в этом кошмаре! Серж, я старался его растормошить, чтобы он очнулся, но ничего не мог сделать. Поверишь ли? Я отвлекал его, задавал вопросы… спросил, что случилось с архивом.

– Я сжег его. Сразу после того, как получил от отца письмо.

– Ты получил от отца письмо?!

– Да. Мне передали его через посольство. Я получил приглашение на Гренель. Там мне передали письмо. Я уже знал, что мой отец был замешан, поэтому никому ничего не сказал, я скрывал это от всех, я таил это в самой черной комнате моей души, которую даже от себя старался держать закрытой. Прочитав письмо, тут же его уничтожил. А мне в лицо смеялись. Что ж вы так, говорят, с письмом отца поступаете? Они несомненно были в курсе, кем он был. Они меня сразу взяли на крючок. Думали, что теперь я целиком принадлежу им. Не хотите ехать, не надо. Оставайтесь. Но вы – наш.

– Так и сказали?

– Не так прямо. Им не надо было что-то говорить. Все было и так ясно. Раз отец у них, я буду им служить. Но я не служил! А все подумали бы…

– Я бы не подумал.

– Ты нет, не подумал бы. Но ты – не все. Они приходили ко мне. Всегда следили за мной. Всю жизнь намекали: знаем, что вы сделали… знаем… Куда бы ни поехал, житья не было, и жизнь моя после убийства будто остановилась. Одно и то же, изо дня в день, одна и та же мысль: сгубил душу – зачем жить? Куда ехать? Я бежал. Но всюду натыкался на кого-нибудь. Они подсовывали под дверь послания. Отец писал, что у него все хорошо. Живет в Москве. Преподает в университете. Я переезжал, а он меня находил как-то, передавал мне сообщения через своих соглядатаев: получаю пенсион как узник нацистского концлагеря, в магазинах колбаса появилась, взял для нас сразу по талонам… Ну и прочая брехня. Я не верил ни единому слову. Ложь, все это ложь. Даже если и правда, все это… пенсия, карьера, квартира… Это ничего не значило! Или значило только одно: отец стал другим. Что там думать! Самое худшее было сделано. Он был подлец, а я – сгубил душу, свою душу, пойми, Четвергов своей смертью меня за собой утянул. С какой стороны ни посмотри, все пустое. На первом месте стояло убийство и цифры, горло Четвергова, как оно хрустело у меня в руках… Снимаю трубку, а в трубке хруст, стук его ног, они, как палки, там стукали, дергались, и английские фунты, фунты, фунты… отцу он выплачивал фунты… аккуратно все было записано… сколько… каждый раз… Цифры! Понимаешь? Все точно и достоверно. Цифры сильней всего. Если б их не было, может, я бы даже убийство забыл, может, смог бы убедить себя в том, что это было не со мной… приснилось… со мной случается… кошмары, видения, голоса… с каждым годом все больше… очень многое путаю, говорю одно, потом другое… меня поправляют, говорят, что того и этого не было, придумал… смог бы и эти ноги забыть… горло, синее лицо… мало ли я покойников видел?.. поехал бы к отцу, да, и поехал бы… но были фунты, аккуратно записанные и ровно подчеркнутые суммы… можно ли забыть цифры? Нет! Они ни за что не уйдут из головы, на них все держится, так и стоит перед глазами, как виселица! Цифры – это неизбежное. Это был уже не мой отец. Он и фунты – несовместимо! Немыслимо… Он же… он и прикасаться к ним избегал, с брезгливостью расплачивался, не любил считать, не умел… беречь и экономить… Говорил: унизительно… Презирал европейцев за это, считал, что он выше, с этого презрения, наверное, и началось… Вместе с тем… Я понимаю, что он пошел на это ради меня, сам он не нуждался в улучшении своего положения. Он настолько не устроенный в быту человек, впрочем, как и я сам, что для него наверняка эта подпольная служба стала решением многих сложностей. Вот о чем я говорю. Он не задумывался над тем, что делает. Чтоб было полегче жить – мне, ему, нам, он служил ради поблажки. Я уверен. Знаю его склад… Он махнул рукой, сделал, получил деньги и был доволен: оплатил мою учебу, купил мне ботинки, например, сводил меня в театр… Маленькие радости, которые были куплены на кровавые деньги. Вот так все вернулось и обернулось кровью на моих руках. Это больше, чем фунты! Это черт знает что! Деньги – черт знает что это такое! Страшно подумать, если бы я ничего не узнал, я бы поехал к нему в СССР. Не к нему, а к потерянному человеку. Это был не мой отец. Я все равно жил в долг. Я столько раз думал: как было бы замечательно, если бы я ничего не узнал! Не пошел бы я жить к Боголеповым, а остался бы в Сент-Уане, с Глебовым, мыл бы вагоны, разгребал руины, с головной болью, в холодной вонючей ночлежке обитал бы с другими такими же, но не знал бы! И все было бы не так ужасно, как теперь. Но я струсил, сбежал от трудностей, предал Егора, ушел из Сент-Уана, мне захотелось пожить одному… Вот тебе расплата! – И он снова вернулся к убийству, снова сжимал горло, смотрел в глаза жертве, я одернул его: