Обезьяны, человек и язык - [106]

Читатель, конечно, не мог не обратить внимания на описываемую автором поразительную разноречивость точек зрения различных ученых на серию экспериментов по обучению шимпанзе языку. Обнаружилось, что этологи, психологи, лингвисты не имеют твердой и общей методологической позиции в этом вопросе, и необходимость выработать ее – вот призыв, к которому подводит Линден своего читателя. Сколь же раздроблены и запутаны должны быть различные научные течения, каким же должен быть их методологический уровень, если автор в семидесятые годы XX века вынужден просить ученых отказаться от теологической, платоновско-картезианской парадигмы исключительности человека в природе и более глубоко и искренне принять дарвинизм. Не требуется особого труда, чтобы почувствовать ту научную ситуацию, в которой создавалась книга и которая объясняет и оправдывает ее пафос.

Тут мне хотелось бы особо оговорить роль лингвистов, негативную позицию которых в оценке экспериментов с шимпанзе так часто осуждает автор. Под языкознанием Линден почему-то имеет в виду лишь одно, в шестидесятые годы очень модное в США, хомскианское направление в лингвистике. По своему духу – признание единственно научным методом в языкознании дедукции, построения языка как логического исчисления, гипертрофии синтаксиса – оно действительно соответствует идее уникальности человеческой речи и ее недоступности для человекообразных обезьян. Хотя это направление и обогатило мировое языкознание такими понятиями, как глубинная структура, порождающий процесс и др., его влияние в Европе, и особенно в Советском Союзе, было незначительным, а в настоящее время даже в США оно носит локальный характер. Поэтому авторские обвинения лингвистов в схоластике, теологии и других смертных грехах, если и справедливы, то лишь отчасти. Советские языковеды не могут принять их на свой счет. Они, наоборот, очень внимательно относятся к накоплению и анализу языковых данных, высоко ценят экспериментальные исследования и проявляют большой интерес к сравнительному изучению языка человека и животных (работы Н.И. Жинкина, И.М. Крейн).

Нельзя не отметить также и несколько странную расстановку акцентов в аргументации против врагов наведения моста между обезьяной и человеком. С одной стороны, большое внимание к философии Платона и библейским мифам, с другой – недостаточная представительность фактического материала и его анализа. По-видимому, это можно объяснить жанром научно-популярной книги: анализ экспериментальных данных – дело чрезвычайно трудное даже для самих экспериментаторов, поскольку его результаты зависят от учета многих факторов; перевод же дискуссии в теоретический план удобнее для автора, и обвинение противников в платонизме и теологии равносильно обвинению в консерватизме и ненаучности.

Но перейдем к основному интересующему читателя вопросу: доказали ли эксперименты по обучению языку шимпанзе Уошо, Вики, Сары и других, что они овладели человеческим языком, «вошли в храм языка», как говорит Линден? Не будем спешить с ответом на этот вопрос и вслед за Линденом говорить «да».

Прежде попытаемся разобраться в том, что же такое человеческий язык? Мы не станем трогать систему семи признаков языка по Хоккету, подробно описанную в книге, и не только потому, что там смешаны собственно языковые признаки с интеллектуальными, но и потому, что нам просто надо выяснить значение слова «язык», точнее «человеческий язык».

Если под человеческим языком понимать основное средство устного (и как вторичное – письменного) общения людей, то шимпанзе не научились и, надо полагать, никогда не научатся такому языку. И дело тут не столько в том, что их артикуляционный аппарат неприспособлен к произнесению человеческих звуков, сколько в том, что лишь звуковой язык дает возможность выстраивать в сознании сложнейшие иерархии языковых единиц (слов, схем-предложений), иерархии, соответствующие вершинам абстракции и обобщения образов внешнего мира: сложность мышления определяет структуру языка. Язык жестов, которому научились обезьяны, в принципе своем не может быть иерархически достаточно сложным, о чем мы специально поговорим в связи со способностью обезьян к символизации.

Попробуем расширить понятие «человеческий язык», включив в него кроме устного языка все вспомогательные средства общения между людьми. Тогда человеческим языком можно назвать и искусственные языки глухонемых, в частности амслен, которому обучены обезьяны. Тогда мы вправе считать человеческим языком и азбуку Морзе, и морскую сигнализацию флажками или лучом света, и знаки дорожного движения и т.д. Все это языки вспомогательного общения. Недаром в современных методиках обучения глухонемых жестикуляция (вместе с движениями губ) рассматривается как кодовое обозначение букв естественного языка. Получается, что глухонемые общаются фактически на обычном естественном языке, только его звуковая «материя» заменена жестами. Поэтому едва ли «чистый», не связанный со словесным, язык жестов можно рассматривать как человеческий язык, и на вопрос, научились ли обезьяны человеческому языку, мы должны ответить отрицательно.