Обезьяна зимой - [5]

Два дня он безвылазно просидел в номере, питаясь одним чаем с сухариками, а на третий спустился утречком в прекрасном настроении и окликнул по имени Мари-Жо, которая подметала тротуар перед домом. Услышав, сколько он заказал газет и сигарет, Сюзанна позволила себе пошутить: «Вы что, готовитесь к осаде?» — «Не беспокойтесь, — ответил он в тон ей. — Не только убийцы листают свежую прессу в постели, такую привычку имеют еще биржевые игроки и драматурги. Все, чья судьба зависит от капризов публики и рынка. Лично я не играю на бирже, не пишу пьес и никого не убил, но очень люблю город, который называется Париж, и дня не могу прожить, если не узнаю, что там творится». Впрочем, месье Фуке недолго просидел в затворе. Он вышел в город раз, другой и начал прогуливаться каждый день, возбуждая жгучее любопытство местных жителей, которые гадали, что это за птица прилетела к ним на зиму глядя. Ему прислали поездом чемодан, перевели по почте деньги.

— Три недели! — сказала Сюзанна. — В городе, наверно, пошли толки.

Кантен приподнялся на локте:

— Какие толки, когда толковать-то не о чем! Фуке живет у нас, он наш постоялец и волен делать, что хочет. Тебя что, кто-нибудь о нем расспрашивал?

— Кое-кто пытался. Я стараюсь сменить тему, но уж очень он бросается в глаза: такие яркие рубашки, да еще эти его бархатные штаны…

— Летом таких, как он, сколько угодно.

— Это-то всех и удивляет — не по сезону одевается.

В гостинице Фуке никому не был в тягость. Он обладал особым даром легко и незаметно располагать к себе людей. Приносил цветы Сюзанне, шоколадки горничным, однажды даже предложил сигару Альберу, но тот не взял. Эти свои подарочки он оставлял на видных местах, не говоря ни слова. Да и не в подарках дело, а во внимании, с помощью такого условного языка дикари вступают в общение с белыми путешественниками или поклонники со строптивыми девицами. Но сам держался на расстоянии. Иной раз кажется: вот, совсем ручной, и вдруг он, не хуже Кантена, замыкается в глухом равнодушии. Сегодня вовремя, минута в минуту, приходит к столу, молча ест, пьет и читает газету. А завтра ни с того ни с сего посылает к чертям обычное меню, покупает крабов и сам их варит, спит до пяти вечера — и во всем доме праздничное настроение. Ну а спустя какое-то время — опять-таки неизвестно почему, снова становится пунктуален и сух, так что все думают, не рассердился ли он на что-нибудь. Но Фуке никогда не сердится, он просто где-то витает. Кантен украдкой наблюдал за этой его манерой: он тут случайно, он сам по себе и ему ни до кого нет дела.

— Знать бы хоть его планы, — вздохнула Сюзанна.

— Перестань! — холодно сказал Кантен. — Мы жалуемся, что комнаты чуть не целый год простаивают пустыми, что из-за этого терпим убытки, наконец в кои-то веки появляется постоялец — радуйся, казалось бы, такому везению, так нет, тебе надо, чтоб он каждый вечер перед тобой исповедовался. У нас тут, кажется, не монастырь, и ты не мать-настоятельница.

— Просто я старею, загадывать далеко наперед мне страшно, а не знать, что будет завтра, тяжело. Я люблю, чтоб все шло своим чередом, по распорядку. Ты бы поговорил с ним как-нибудь поделикатнее…

— Это его дело, мне ему нечего сказать. Мы думаем о нем больше, чем следовало бы. А все оттого, что и мы, и прислуга, и весь город подыхает от скуки.

— У стариков всегда душа болит за молодых.

— Он посторонний человек, а мы вовсе не старики. И хватит, спокойной ночи!

— Жалко мальчика, такой одинокий… — сказала напоследок Сюзанна.

Кантен знал, что Фуке не вернулся. Вернее, чувствовал это и, может быть даже не признаваясь самому себе, поджидал его. Конечно, следить за тем, когда уходят и приходят клиенты, входило в его обязанности. Но уж за порогом гостиницы они сами себе хозяева… И все же он невольно думал: что может делать этот парень у них в Тигревиле среди ночи, когда все давно спят? Ему представлялась хрупкая изящная фигурка в лабиринте узких, исхлестанных бурей, скользких от грязи улочек, и он долго не мог выбросить из головы эту картинку; но постепенно, незаметно для себя направился в китайские дебри.

Кантен соскочил с кровати; спал он или нет, он сам хорошенько не понимал. Как поворачивается ключ в замке, он не слышал; гладь его забытья нарушили шквал и гром. В два прыжка он очутился у окна:

— Кто там?

Сад съежился под дождем, темной мыльной пеной клубился дикий виноград, шушукались, приникнув друг к другу, гортензии. Кантен грузно навалился на подоконник и глянул вниз — в левом крыле из-под деревянных щитов-ставней на окнах первого этажа пробивалась полоска света.

— Что случилось? — спросила Сюзанна.

— Это в кафе.

— Не ходи туда!

Кантен пожал плечами — в Китае он полтора года спал, поставив под дверь пустые консервные банки, чтобы не застали врасплох мятежники, которые запрыгивали в караулку с крыш соседних пагод. Он спокойно натянул брюки и пошел вниз, словно надо было прикрутить кран.

В темной столовой размытыми пятнами выделялась мебель, распахнутая дверь вела в ярко освещенное кафе. Никогда раньше Кантена так не коробила украшавшая зал пестрая дребедень. Натюрморты с окровавленной дичью первыми хлестали по глазам, потом взгляд натыкался на застывших в полете над кассой птиц. В одном углу лежал на боку деревенский шкаф, когда-то, видимо, служивший стойкой, а ныне выглядевший как бред пьяного барышника; на пыльной доске еще торчали, точно призраки, бутылки-муляжи. У самого входа — чащоба вешалок с густо сплетенными голыми сучьями.